Когда говорят пушки, музы молчат – это выражение, возникшее, как пишут в справочниках, на основе древней латинской поговорки, лучше всего подходит для определения того, насколько убедительными выглядят наши попытки объяснить происходящее в международной политике с точки зрения существующего аппарата её рационального осмысления. Для тех, кто пытается претендовать на понимание того, как развиваются международные отношения, самое печальное последствие текущих событий состоит в том, что практика взаимодействия между государствами обрушивает все существующие схемы, имеющиеся в нашем распоряжении.
Это касается как академических учёных, так и тех, кто подходит к оценке политической реальности с сугубо интуитивной точки зрения: любая интуиция неизбежно помещается в рамки собственного мировоззрения, которое, в свою очередь, уже давно тем или иным образом систематизировано наукой о международных отношениях. А именно она и терпит наибольшее из всех общественных дисциплин поражение в моменты, когда государства и лидеры действуют на основе чувств, сугубо индивидуальных представлений и морального облика. На историческую арену выходят личности, принимающие решения в рамках субъективного понимания окружающего мира, интеллектуальных способностей или корпоративных интересов.
Все существующие теории в рамках науки о международных отношениях были созданы в условиях весьма простого мира. Сейчас на мировую арену вышли державы, представляющие такое разнообразие политических цивилизаций, что рассчитывать на системное понимание природы отношений между ними не приходится, пишет Тимофей Бордачёв, программный директор клуба «Валдай».
Когда говорят пушки, музы молчат – это выражение, возникшее, как пишут в справочниках, на основе древней латинской поговорки, лучше всего подходит для определения того, насколько убедительными выглядят наши попытки объяснить происходящее в международной политике с точки зрения существующего аппарата её рационального осмысления. Для тех, кто пытается претендовать на понимание того, как развиваются международные отношения, самое печальное последствие текущих событий состоит в том, что практика взаимодействия между государствами обрушивает все существующие схемы, имеющиеся в нашем распоряжении.
Это касается как академических учёных, так и тех, кто подходит к оценке политической реальности с сугубо интуитивной точки зрения: любая интуиция неизбежно помещается в рамки собственного мировоззрения, которое, в свою очередь, уже давно тем или иным образом систематизировано наукой о международных отношениях. А именно она и терпит наибольшее из всех общественных дисциплин поражение в моменты, когда государства и лидеры действуют на основе чувств, сугубо индивидуальных представлений и морального облика. На историческую арену выходят личности, принимающие решения в рамках субъективного понимания окружающего мира, интеллектуальных способностей или корпоративных интересов.
Концептуализация, хоть на аналитическом, хоть на интуитивном уровне, будет возможна позже – тогда, когда несколько уляжется пыль сражений, а у теоретиков появится твёрдая опора в лице победителей, интересы которых и станут основой нового международного порядка. Так было всегда – наука о международных отношениях последовательно следовала за практикой, руководствуясь одной лишь целью – понять, почему та или иная держава оказалась в выигрыше от последствий всеобщей трагедии.
В нашем случае это произойдёт, судя по всему, исключительно нескоро. А до тех пор любые благие намерения понять, что же в реальности происходит в международной политике, будут заканчиваться достаточно однообразными суждениями, всё отличие между которыми состоит в том, насколько открытой является попытка интерпретировать реальность в пользу интересов одной из сражающихся сторон.
Каждый учёный становится солдатом своей страны, а пространство сравнительно беспристрастного анализа исчезает – даже претендующий на него неизбежно оказывается в рамках интерпретации, служащей интересам одной из враждующих сторон. Сравнительно независимы были бы в современных условиях летописцы, однако и факты сейчас – вещь весьма относительная, легко поддающаяся крайне убедительной фальсификации. Невозможно даже исполнение роли юродивого – в условиях, когда над головой свистят снаряды, любой невинный лепет всегда оказывается в копилке преимуществ кого-либо из противников. Как свет солнца или направление ветра.
Собственно говоря, такими становятся любые наши рассуждения, претендующие на абстрактное понимание реальности. Дело в том, что даже примеры для сравнения мы находим в том историческом опыте, который был наиболее комфортен для одной из сторон, участвующих в текущем конфликте. Сожаления о рухнувшем мировом порядке или глобализации – это, конечно, по-человечески понятно. Но они, во-первых, неизбежно отправляют нас в сторону поисков путей восстановления чего-то подобного утерянной эпохе иллюзии сравнительно равномерно размазанного процветания. А это, согласимся, вполне отражает интересы стран Запада и несколько не согласуется с тем, каким хотели бы видеть мир Россия, Китай и большинство развивающихся государств. Во-вторых, даже наш понятийный аппарат и категории, к которым технически возможно прибегнуть при построении идеальных схем будущего, сформировались в рамках международного порядка, где на протяжении пятисот лет лидирующие позиции занимала достаточно узкая группа держав. Поэтому, говоря о необходимости восстановить порядок, мы рискуем стать защитниками интересов государств постоянного статуса – наш категориальный аппарат является практически неразвитым в том, что касается иного, более справедливого с нашей точки зрения, международного устройства.
Неудивительно, что в государствах, где размышления о внешней политике и международных отношениях являются более распространённой и древней профессией, коллеги-интеллектуалы в одночасье превратились в рупоры информационной войны. С грустью приходится читать комментарии коллег, представляющих реалистическое направление науки о международной политике в США: их оппоненты в подавляющем большинстве утратили способность к сколь-нибудь критическому взгляду на поведение своей родины и её ближайших союзников. Другими словами, американская, да и западная в целом, наука чётко определилась с тем, на какой стороне фронта она сражается. И вернуться к более взвешенной дискуссии она сможет только после завершения активной фазы противостояния между державами.
Использование для оценки международной реальности существующего теоретического аппарата выглядит забавным анахронизмом – к какой бы из теорий мы ни обращались. Причина в том, что они также являются продуктом в первую очередь определённого и географически локализованного исторического опыта, а только во вторую – попыток подчинить социальную деятельность неким идеальным схемам, основанным на наших представлениях об универсальной морали. Сейчас на мировую арену вышли державы, представляющие такое разнообразие политических цивилизаций, что рассчитывать на системное понимание природы отношений между ними не приходится.
Все существующие теории были созданы в условиях весьма простого мира, где было легко понять основу положения государства в рамках социальных отношений с ему подобными.
Каждый из национальных способов интерпретации не может претендовать на большее, чем систематизация взглядов на мир, присущих одной, достаточно уникальной, культуре. Создавать в таких условиях, например, российскую теорию международных отношений, конечно, полезно. Во-первых, это несколько снизит нашу зависимость от западных концепций, что крайне неплохо само по себе. Во-вторых, движение по такому пути позволит немного больше разобраться в себе. А это для России особенно актуально, поскольку осознание самоценности для нашей политической культуры намного важнее внешнего признания. Но с точки зрения способности понять международную политику вообще мы всё равно далеко не продвинемся – просто станем обладателями ещё одного оригинального взгляда.
И, наконец, практически все державы, силовые возможности которых достаточны для того, чтобы представлять потенциальную угрозу жизни на планете, не обладают сейчас даже сравнительно сформировавшимся представлением о собственном идеальном будущем.
Американцы пытаются делать вид, что возвращение гегемонии над миром решит проблемы их внутреннего развития. Однако такой подход вызывает опасения, поскольку движение вперёд с повёрнутой назад головой всегда чревато падениями. Россия также находится в поиске состояния, где она сможет почувствовать самоценность, а конфликт с Западом – это, помимо устранения военно-политических дисбалансов, основание лучше разобраться в самих себе, наметить образ будущего в условиях, когда продолжение жизни по-старому уже невозможно.
Из всех великих держав только Китай уверенно говорит о том, что знает, в какое будущее он устремлён. Но и здесь у нас есть основания думать, что Поднебесная лишь приближается к необходимости давать ответы на вопросы о пригодном для неё положении в мировой политике и экономике.
Драматичным является положение Европы, которая осознаёт свои стремительно убывающие силы и делает выбор в пользу меньшего, с точки зрения современной европейской элиты, из геостратегических зол. Такое поведение представляет собой вызов для дипломатов, поскольку выбор европейской элиты состоит в осознанном отказе от международной субъектности своих стран.
В таких условиях замирает не только наша способность серьёзно рассуждать о международной политике в академической аудитории, но сама эта политика переходит в своеобразный и весьма статичный режим работы. Нам только кажется, что сейчас история развивается стремительно – на самом деле она остановилась, а её жернова продолжают работать на холостом ходу, перемалывая десятки тысяч человеческих.
Источник: Международный дискуссионный клуб «Валдай»
