Технологическая война превращается в центральный аспект глобального противостояния, главные участники которого – Америка, Китай и Россия. Возможность нанести противнику ущерб в сфере технологий сегодня имеет большее значение, чем экономические санкции или изматывание гонкой вооружений и локальными «конфликтами по доверенности». Сравниться по значимости с технологической войной могут лишь финансовые санкции США – и то до поры до времени, пока американское лидерство в мировой финансовой системе не будет подорвано.
Новая холодная война серьезно отличается от предыдущей. Доли оборонных расходов в ВВП крупных держав сейчас в разы меньше, чем в годы противоборства Америки и СССР. В начале 1980-х США тратили на военные цели 6–7% своего ВВП, а в 2020-м – 3,7%. Китай, по имеющимся оценкам, в 1970-е тратил на оборону 6% ВВП, а сейчас – около 2%. СССР тратил более 10%, а современная Россия – 2,83%. Сегодня все ведущие страны мира – стареющие общества с огромными социальными и инфраструктурными расходами. И все они, кроме России, еще и отягощены чудовищными объемами государственного и совокупного долга.
Технологическая война превращается в центральный аспект глобального противостояния, главные участники которого – Америка, Китай и Россия. Возможность нанести противнику ущерб в сфере технологий сегодня имеет большее значение, чем экономические санкции или изматывание гонкой вооружений и локальными «конфликтами по доверенности». Сравниться по значимости с технологической войной могут лишь финансовые санкции США – и то до поры до времени, пока американское лидерство в мировой финансовой системе не будет подорвано.
Новая холодная война серьезно отличается от предыдущей. Доли оборонных расходов в ВВП крупных держав сейчас в разы меньше, чем в годы противоборства Америки и СССР. В начале 1980-х США тратили на военные цели 6–7% своего ВВП, а в 2020-м – 3,7%. Китай, по имеющимся оценкам, в 1970-е тратил на оборону 6% ВВП, а сейчас – около 2%. СССР тратил более 10%, а современная Россия – 2,83%. Сегодня все ведущие страны мира – стареющие общества с огромными социальными и инфраструктурными расходами. И все они, кроме России, еще и отягощены чудовищными объемами государственного и совокупного долга.
При этом доли крупнейших стран в мировой экономике постепенно размываются, что ограничивает их возможности применения классических экономических санкций. Например, доля США в глобальном ВВП составляла 40% в 1960-м, а в 2019 году – лишь 24% и с тех пор продолжает снижаться. Для многих стран мира, включая Россию, Америка вообще не является значимым торговым партнером. Китай уже занял место главного альтернативного Западу рынка для поставщиков сырья, на подходе – Индия.
В технологической же сфере все это время движение шло в противоположном направлении: усиливались консолидация и монополизация. В результате в мире осталось, например, лишь два существенных производителя крупных гражданских самолетов – Boeing и Airbus и два ведущих производителя микропроцессоров для компьютеров – Intel и AMD, а тайваньская компания TSMC контролирует более половины рынка полупроводниковых микросхем. Производство некоторых ключевых видов промышленного оборудования, по сути, сконцентрировано в руках того или иного монополиста. Характерный пример – голландская ASML, от которой зависит микроэлектронная промышленность всего мира.
Поскольку подавляющее большинство этих важнейших технологических монополий находится в Америке или странах, идущих в ее фарватере, технологическая война превращается в главный аспект противостояния. Китай в ответ пытается использовать свое уникальное положение производителя некоторых промежуточных товаров и сборочного цеха для многих видов промышленной продукции, чтобы также вводить своего рода экстерриториальные санкции. Например, КНР недавно пригрозила ряду немецких компаний: сворачивайте бизнес в Литве (открывшей вопреки воли Пекина представительство Тайваня в Вильнюсе), иначе пеняйте на себя.
К сожалению, Россия не контролирует ни одну из подобных мировых технологических монополий. Она не является эксклюзивным производителем важных промежуточных товаров, таких как микросхемы или ключевые виды автомобильных компонентов. Россия сама зависит от импорта иностранной высокотехнологичной продукции, имеющей жизненное значение, – например, многих видов лекарств и промышленной электроники.
Технологические цепочки, связанные с производством оружия, космической техники и ядерного оборудования, в основном замкнуты на российской территории (с некоторыми существенными оговорками), но обеспечение даже этих производств современным оборудованием зависит от импорта.
Естественно, что на фоне американо-китайского конфликта перспективы Москвы начинают восприниматься в духе «кому сдаваться». Предполагается, что России придется либо идти на компромисс с Западом, либо оказаться в полной зависимости от КНР и прочувствовать все прелести китайского монополизма. Такая постановка вопроса в корне неверна.
Прежде всего, нам необходимо по-новому взглянуть на перспективы импортозамещения и предпринимаемые на этом направлении усилия. Россия – не самая крупная экономика и не самый большой рынок: примерно 144 млн человек (если считать вместе со странами ЕАЭС – более 180 млн).
Но представления о том, что экономически возможно делать на таком рынке, а что на нем делать нельзя, сформировались в период быстрой глобализации, низких таможенных тарифов и открытых границ. Эти представления не годятся для эпохи торговых и технологических войн, санкций и тотального монополизма.
О конкурентоспособности имеет смысл говорить, когда есть предмет для разговора. Если же на рынке господствует монополия, да еще подконтрольная (прямо или опосредованно) недружественному государству, использовать это слово неприлично. До бизнеса и многих правительств еще не вполне дошло, что технологические инструменты ведения экономических войн будут применяться постоянно. А раз так, то зависимость от продукции из враждебной страны окажется сопряжена с огромными экономическими рисками. Такова одна из базовых черт сегодняшней реальности, игнорировать которую крайне опасно.
Промышленная и научно-техническая политика приобретают в таких условиях приоритетное значение для государства. При этом сегодня грань между военными и гражданскими технологиями предельно тонка. Развитие сугубо гражданских, на первый взгляд, направлений может оказаться залогом выживания.
Китайцы уже сейчас в полной мере учитывают это. В КНР в 2017 году создан Центральный совет по интегрированному военно-гражданскому развитию, контролирующий реализацию всех ключевых технологических проектов. Руководит этой структурой лично лидер страны Си Цзиньпин.
В России подобная система управления имеется лишь в сфере ВПК: с 2014 года Путин является председателем Военно-промышленной комиссии. Между тем позитивный опыт управления военно-промышленными программами стоит распространить на всю экономику.
Непосредственный контроль со стороны высшего руководства, мобилизация и разумное распределение ресурсов не раз приводили к потрясающим результатам, которые воспринимались как чудо. Такими чудесами были советское ядерное оружие, атомная энергетика и полеты в космос. Позднее по схожей схеме строилось управление китайской программой «две бомбы и спутник», позволившей КНР создать средства ядерного сдерживания к середине 1960-х.
Нынешняя китайская промышленная политика во многом основывается на том опыте. Ее успех – результат разумного сочетания гигантских государственных усилий под тщательным контролем высшего руководства и столь же активных мер по поощрению частной инициативы. Нет никаких причин пренебрегать этим опытом.
Мы неоднократно добивались поразительных результатов, в том числе и в относительно недавнее время – вспомним наши программы гиперзвукового и лазерного оружия. У России есть серьезные достижения и в ряде невоенных сфер: ее стартовые позиции в любом случае лучше, чем у СССР конца 1940-х или Китая 1980-х. Поэтому выбирать, «кому сдаваться», нам совершенно не стоит.
Источник: Еженедельный журнал «Профиль»
