«Октябрьская» война 1973 года и Советский Союз

Она была необычной хотя бы потому, что, во-первых, главную роль в арабской коалиции играл Египет; во-вторых, успех, пускай временный и ограниченный, но оказавший заметное влияние на ситуацию в зоне ближневосточного конфликта, впервые сопутствовал арабам; в-третьих, она, также впервые, готовилась без серьёзного участия внешних акторов; в-четвёртых, она неожиданно прекратилась, оставив у наблюдателей впечатление хорошо сыгранного спектакля.

Это событие выпадало из объединяющей остальные войны парадигмы «игры с нулевой суммой», так как её фоном был разворот садатовского Египта в сторону Запада, точнее США, а незадолго до войны страну по решению её руководства были вынуждены покинуть все советские военные специалисты. Необычным было и то, что Москва официально узнала о войне лишь после её начала, но, что ещё более необычно, продолжала оказывать египтянам военную помощь.

В октябре исполняется пятьдесят лет со времени одной из нескольких арабо-израильских войн, которые сотрясали Ближний Восток во второй половине прошлого столетия. Эту четвёртую по счёту войну называли «войной Судного дня», или попросту «октябрьской».

Она была необычной хотя бы потому, что, во-первых, главную роль в арабской коалиции играл Египет; во-вторых, успех, пускай временный и ограниченный, но оказавший заметное влияние на ситуацию в зоне ближневосточного конфликта, впервые сопутствовал арабам; в-третьих, она, также впервые, готовилась без серьёзного участия внешних акторов; в-четвёртых, она неожиданно прекратилась, оставив у наблюдателей впечатление хорошо сыгранного спектакля.

Это событие выпадало из объединяющей остальные войны парадигмы «игры с нулевой суммой», так как её фоном был разворот садатовского Египта в сторону Запада, точнее США, а незадолго до войны страну по решению её руководства были вынуждены покинуть все советские военные специалисты. Необычным было и то, что Москва официально узнала о войне лишь после её начала, но, что ещё более необычно, продолжала оказывать египтянам военную помощь.

Далеко не все перипетии исторических событий того времени известны и адекватно интерпретированы, остаётся масса связанных с ними вопросов. Авторы этого очерка, оба арабисты, решили заняться этой проблемой в рамках небольшого проекта, в котором центральное место занимают мемуары и интервью с российскими дипломатами, политиками, военными, журналистами из числа непосредственных участников событий. К настоящему времени у нас вчерне уже готовы интервью со всеми доступными для бесед участниками.

В основе этого, первого из запланированных нами очерков лежит подробная беседа с послом в отставке Андреем Глебовичем Баклановым. Её провёл 3 августа 2023 г. академик Виталий Вячеславович Наумкин, который во время июньской войны 1967 г. был студентом Каирского университета, затем работал переводчиком на переговорах советских делегаций высокого уровня, посещавших Египет и другие страны, а позднее некоторое время служил в Советской армии в качестве военного переводчика и преподавателя Военного института иностранных языков. Авторы очерка решили, что академик Наумкин имеет больше шансов побудить собеседника поделиться мыслями и информацией. С Баклановым их связывает более чем полувековая дружба, что объясняет откровенный характер обмена мнениями двух ветеранов российской дипломатии и политики.

Андрей Бакланов имеет ранг Чрезвычайного и Полномочного посла, он – один из самых ярких российских дипломатов-арабистов, который провёл много лет в арабских странах, в том числе в качестве главы российской дипломатической миссии в Королевстве Саудовская Аравия. Он является советником заместителя председателя Совета Федерации и профессором факультета мировой экономики и мировой политики НИУ «Высшая школа экономики». В 1969–1972 гг. Бакланов работал в посольстве СССР в Египте сначала в качестве переводчика, затем в ранге атташе.

Война для последующего мира?

На вопрос, ожидали ли в Москве, что на Ближнем Востоке начнётся новая война, Бакланов ответил утвердительно. Более того, говорит он, в Москве будто бы довольно точно предвидели, в какие сроки она может произойти. Действительно, ведь Садат и в 1971, и в 1972, и в решающем 1973 г. говорил о неизбежности нового военного столкновения между Египтом и Израилем. Это было реминисценцией тезиса Гамаля Абдель Насера, что при провале переговорного процесса территории, которые Израиль захватил силой, силой и должны быть возвращены. Садат продвигал эту мысль особенно энергично в новых условиях, сложившихся после майских событий 1971 г., когда он арестовал левоцентристов в руководстве страны[1], превратившись в полноправного президента со всеми присущими этой должности функциями. При этом Садат решил ещё и увековечить себя в качестве человека, который вернул Египту Синай, утраченный при его предшественнике. «Так мы стали свидетелями негласного репутационного состязания между пользовавшимся любовью народа покойным Насером и новым президентом, который намеревался сделать для Египта ничуть не меньше, чем прежний».

В пользу военного сценария говорила, во-первых, открыто декларируемая официальная позиция египетского руководства и лично президента Садата о его неизбежности и необходимости. А во-вторых, об этом свидетельствовали и некоторые оперативные данные. Конечно же, считает собеседник, Москва их имела, потому что у нас были давно наработанные контакты, они сохранялись и после того, как в июле-августе 1972 г. прекратилась миссия советских военных специалистов. Экс-посол прозрачно намекнул, что «нам вообще многое было известно». Хотя интрига вокруг конкретного дня начала военных действий присутствовала, скорее всего, дату знали и в Москве, и в Вашингтоне, и в ряде других столиц. Бакланов уверен, что эта война, как удачно выразился один советский арабист, была своего рода «масрахией» (спектаклем), о чём было осведомлено избранное число лиц в высшем политическом руководстве таких стран, как США, Египет, Израиль, потому что они наверняка участвовали в её подготовке.

Но для чего же война была нужна Садату? Для мира.

Для начала мирных переговоров требовалось, чтобы он вышел на них с гораздо более сильной позиции, чем до тех пор, ни в коем случае не с позиции страны, потерпевшей сокрушительное военное поражение. Садату нужно было выглядеть в глазах всех если не героем, то кем-то близким к этому. Нужен был хотя бы ограниченный, частичный успех. Пусть даже новый курс и не понравился бы СССР и части арабского мира.

Как отнеслись в Москве к этой войне? Вероятно, как к чему-то, что уже предопределённо ускользало из-под нашего контроля. Мы ушли из Египта не по-хорошему. Однако о необходимости сокращения нашего военного присутствия представители командования советских вооружённых сил говорили давно, только Политбюро ЦК КПСС в апреле 1971 г. не согласилось с их мнением, постановив, что пока надо оставаться. Теперь война стала для нас объективной реальностью, но Москва до последнего момента не могла определить формат взаимодействия с египтянами. Двусмысленность состояла в том, что официально Кремль по-прежнему придерживался линии поддержки Египта как государства, но отношения с Садатом становились всё более напряжёнными.

Было ясно, что президент задумал драматический поворот, прорабатывая шаги по коренной внешнеполитической переориентации Египта. Он готовил документ, который в дальнейшем стали называть «октябрьским», и к началу войны уже была готова новая стратегия. Отвечая на вопрос Наумкина, расценивались ли Москвой действия Садата как следование некой стратегии и в чём она всё-таки состояла, экс-посол сказал следующее: «В тот период мы уже примерно представляли весь сценарий, понимали, что речь идёт об отходе от нас, о переориентации на США и, по-видимому, реализации с помощью американцев, после ограниченного военного успеха, компромисса, который помог бы Садату решить главную задачу – возвращение без всяких условий египетских территорий, захваченных Израилем в 1967 г., о потерях других пострадавших стран речь не шла. Мы понимали, что новая линия означает завершение длительного периода дружеских или околодружеских отношений Советского Союза с Египтом и переход Каира на какую-то другую, скорее всего – проамериканскую, орбиту».

Споры в СССР

У авторов очерка возникал вопрос, воспринимался ли тогда переход на проамериканскую орбиту как враждебная Москве акция и в какой мере Кремль был готов к конфронтации с Соединёнными Штатами. Были ли тогда хоть какие-то предположения, что можно договориться с американцами, и вообще, имелись ли с ними хотя бы частично общие интересы.

Андрей Бакланов вспоминает, что в советском руководстве и в организациях, курировавших Египет, единое мнение отсутствовало. «С одной стороны, была большая инерция тех, кто предполагал, что по большому счёту, учитывая, сколько мы сделали для Египта, всё как-то обойдётся. Возможно, линия и изменится, допускали они, но речь просто о перекомпоновке внешней политики. Такая линия была очень сильна. Другая точка зрения заключалась в том, что весь механизм уже заведён в сторону одностороннего сотрудничества с Соединёнными Штатами и это означало наступление совершенно нового этапа».

«Для меня наиболее ценным источником был министр планирования Египта Исмаил Сабри Абдалла. Как получилось, что молодой атташе посольства, каковым я тогда являлся, получил выход на доверительные контакты с министром планирования крупного государства? За это я должен благодарить Погоса Семёновича Акопова[2], тогда советника по экономическим связям и моего непосредственного начальника, который организовал всю эту многоэтажную схему контактов. Министр планирования был одновременно директором египетского Института планирования. Акопов хотел, чтобы помимо его самого канал связи с министром обеспечивал кто-то менее заметный, чем он, номер три в посольской иерархии за послом и советником-посланником. Как человек дальновидный он организовал дополнительный источник информационной подпитки советской миссии в лице этого бывшего египетского марксиста, замечательно, по-настоящему дружески и доверительно относившегося к советским представителям. Заблаговременно, примерно в ноябре 1970 г., он познакомил меня с египтянином поближе. Приехал в Институт планирования и сказал: “Вот мой атташе, помощник, одновременно аспирант Института международных отношений, он пишет работу по экономике Египта”. Исмаил Сабри дал мне два огромных тома на 1100 страниц, которые я за две недели изучил. Когда я приехал во второй раз, я их уже цитировал, и он был поражён: “Вы один из немногих людей, кто вообще прочитал эти два тома”. С этого и начались доверительные отношения».

Но что же говорил плановик в марте 1971 года? А именно то, что и он сам, и другие ключевые экономические министры получили от президента указание подготовить новую концепцию, в основе которой было бы привлечение инвестиций от арабских нефтедобывающих и западных стран. «Я уточнил: “В первую очередь нефтедобывающих?” Он ответил: “На словах так. Это очень хитрая концепция, она отвлекает внимание, мы отовсюду хотим получать инвестиции, и, конечно, эти страны будут участвовать, но лишь вместе с западниками”. Конечно, сутью была ориентация на Запад. Абдалла фактически уже тогда обозначил коренную финансово-экономическую реорганизацию страны и её нацеленность на совершенно другой вектор развития. Эту информацию я доложил и Акопову, и послу. Информация примерно такого плана, какую рассказал Исмаил Сабри, шла по разным линиям, было немало других источников, о которых я не знал. Поэтому в целом мы придерживались той точки зрения, что скорее всего дело пойдёт к системному отдалению Египта от СССР и переходу на совершенно другие рельсы».

Докладывать так, как Акопов и посольская молодёжь (повторимся: речь шла о том, что Египет, несмотря на всю нашу поддержку, от нас уходит), было определённой смелостью, поскольку, как случалось во все времена со всеми дипломатами, излагать соображения, негативные для политической линии своего государства, критические для начальства, было и очень ответственно, и опасно, и вообще неприятно. Как говорил посольским дипломатам их руководитель, опытный посол Владимир Михайлович Виноградов[3], критикуя подготовленные ими тексты, в них не хватало очень важного элемента – того, что «порадовало» бы начальников.

Бакланов рассказал о совещании, состоявшемся в посольстве в апреле 1971 г., совсем незадолго до майских событий, когда Садат сильно укрепился, усыпив бдительность лидеров левоцентристов и сумев их неожиданно нейтрализовать. На совещании основной доклад было поручено сделать советнику по политическим вопросам (кстати, соученику Виталия Наумкина по Институту восточных языков Московского университета, известному консервативными взглядами) Валерию Яковлевичу Сухину[4].

Он, как откровенно рассказывал Бакланов, вспоминая совещание, представил концепцию первой из двух школ мысли. В докладе, который Сухин построил в основном оптимистически, говорилось, что Египет, скорее всего, будет придерживаться ранее разработанных, оправдавших себя концепций, хотя на нового президента оказывается большое давление, активизируются разные негативно настроенные к СССР силы. Только три человека из дипсостава открыто не согласились с советником. Первым был сам Бакланов, который, базируясь на информации, которая у него была, и главное – на анализе финансово-экономического развития частного сектора, его слияния с государственным при доминировании первого, делал вывод, что Египет пойдёт по другому пути, не основанному на советской модели, обычно называвшейся социалистической ориентацией. Важным компонентом перемен была либерализация и демократизация.

И дело не в том, что Садат уступал внешнему давлению каких-то деструктивных сил, а в том, что он сам был олицетворением сил, выступавших за изменение курса.

Такую же точку зрения выразили ещё два дипломата – Георгий Иванович Мартиросов и Роберт Шакирович Турдиев[5]. Турдиев произнёс пророческую фразу: «Есть один ливанский журнал, который никогда не ошибается. Несколько лет, ещё с тех времён, когда работал в Йемене, читаю его, и ошибок не было. В этом журнале написали, что в 1972 г. новый президент Египта полностью освободится от опеки СССР в военной сфере и уберёт всех военных специалистов».

Всё же мы надеялись, что как-то обойдётся, признавался Бакланов. «Потом меня вызвал посол Виноградов и сказал интереснейшую вещь: “Ты был прав. Но тебе хорошо быть умным, ты отвечаешь только за свой участок, а мы тут находимся, чтобы не допустить сценария, о котором ты сказал. И моя, и твоя задача – сделать так, чтобы он не сработал, а сработал сценарий, о котором говорил Сухин”. Я возразил: “Он объективно не сработает”. Во всяком случае, Виноградов всё же счел необходимым показать, что со вниманием отнёсся к точке зрения, которую мы, в основном молодые дипломаты, на этом совещании продвигали. Кстати, очень многие, кто потом писал, что они якобы всё знали заранее, на этом совещании трусливо молчали и ничего не говорили в плане поддержки “печально негативной” концепции. Возможно, они высказывались потом, но на обсуждении, когда надо было готовить важную итоговую бумагу, этого не было. Поэтому в целом ситуация была сложная, шла борьба, но постепенно начало преобладать мнение, что придётся признать факт – Египет отворачивается от нас, двигаясь в сторону США».

Война и регион

Нам были интересны не только и не столько впечатления отставных советских дипломатов об их работе в посольстве в Каире полвека назад, но и их оценки событий того времени с позиций сегодняшнего дня. В чём советские дипломаты были тогда правы, а в чём заблуждались?

«Я своих оценок нисколько не изменил, – утверждает Бакланов. – Эти оценки потом вошли как составная часть в диссертацию, которую я защитил, но правда, в то время они казались довольно смелыми и поэтому диссертацию сделали “для служебного пользования”. Никто не вставлял мне палки в колеса, наоборот, все тему поддерживали. Только мой тогдашний научный руководитель профессор Ковальский сказал: “Хорошо бы, если кто-то осветил нечто подобное своим авторитетом на уровне газеты «Правда»”. Мне пришлось это организовать, самому написать статью в “Правду”, на которую я сослался в своём автореферате: даже “Правда” освещает эти тенденции. Такие тогда были правила игры».

На вопрос об оценке контактов Египта с Соединёнными Штатами Бакланов ответил уклончиво, мол, слышал тогда лишь то, что идут серьёзные системные переговоры. Дипломаты не знали деталей, в частности о роли Саудовской Аравии. Об этом, рассказывает Бакланов, он узнал по-настоящему уже много лет спустя, когда после окончания одной из бесед с министром обороны Саудовской Аравии, принцем Султаном, с которым был в хороших отношениях, спросил: «Меня мучает такой вопрос. Действительно ли в период, когда эстафетная палочка переходила от Насера к Садату, и Садат переориентировал политику на США, руководитель разведки Саудовской Аравии принимал в этой переориентации активнейшее участие, приезжал в Каир и в США, вёл переговоры?» Принц Султан ответил: «Такое было время. Я не хотел бы говорить о деталях, наверно, когда-нибудь мы обсудим это более подробно. Да, мы способствовали коренной переориентации Египта на дружбу с Соединёнными Штатами, потому что сами в то время дружили. Тогда были другие обстоятельства. Сейчас у нас с вами другие отношения, но тогда это было так».

Означало ли это, что саудовцы материально поддерживали Египет за эту переориентацию? Бакланов считает, что тогда они «только начинали» это делать. Закон, о котором говорил Исмаил Сабри Абдалла, готовился ещё в 1971 году. Шли контакты с саудитами, и они пообещали: если Египет станет проводить более разумную политику, отказавшись от социалистических экспериментов, которые будоражат народ, в том числе и на Аравийском полуострове, они будут этой стране помогать. В тот период, в 1971 г., как раз во время всех процессов, был создан первый социальный банк «Ан-Наср» («Победа»), где почти полностью был саудовский капитал. Подпитка уже пошла.

Ну, а что насчёт понимания Москвой интересов ключевых региональных игроков в этом конфликте – Египта, Израиля, Сирии, Иордании? Насколько серьёзными были советские оценки?

Отвечая на вопрос, Бакланов подчеркнул важность того, что Египет в дипломатическом ведомстве Советского Союза в то время выделился в отдельное досье. Египетская проблематика стала рассматриваться в тесной увязке с региональными и прочими делами. «Страна пошла “в индивидуальное плавание с американцами”, а с саудовцами у нас не было никаких контактов, и мы не очень их отслеживали. С иорданцами у нас тоже ещё не было сколь-либо близких отношений. Потом, после событий “Чёрного Сентября”[6], мы пытались понять, что там происходит и чем это грозит с точки зрения наших отношений с палестинцами и т.д. Мы особо не занимались Иорданией, просто изучали развитие ситуации. Что касается Сирии, то исходили из того, что Сирия организует “блок стран отказа”. В принципе мы были готовы к расколу в арабском мире, к тому, что по мере отхода от сотрудничества с нами Египет будет переходить к сотрудничеству со странами, которые образовывали бы альтернативный центр силы в арабском мире, включая Сирию».

А что можно сказать о нашей политике в отношении Израиля – спросили мы экс-посла. О периоде непосредственно перед «октябрьской» войной?

Израилем мы занимались очень предметно, сказал Бакланов. «У нас в посольстве был сотрудник, Комиссаров, который раньше работал в Тель-Авиве и продолжал отслеживать, что происходит в стране. Бытовало мнение, и я его придерживался, что после всех расхождений с Садатом нам надо в ускоренном темпе восстанавливать отношения с Израилем. Но Москва не поддерживала эту точку зрения, не поддерживал её и Акопов. Мы, молодёжь, конечно, исходили не столько из целесообразности какого-то позитива в отношениях с Израилем, сколько из того, что получалась очень глупая ситуация. Мы порвали отношения с Израилем фактически для того, чтобы угодить арабам. А затем в 1971 г. сначала Насер на полутонах, а потом и Садат уже без полутонов, очень чётко заявили: “Дорогие советские друзья, к сожалению, получается так, что ваших посреднических усилий недостаточно”. Поэтому Садат и выдвинул тезис “Ключ урегулирования в руках американцев”, ведь они контактировали и с теми, и с этими. Мы почувствовали себя идиотами, получилось так, что мы для них порвали отношения, а они ещё и упрекают нас в том, что мы как посредники неполноценны».

«Но неужели уже в начале 1970-х гг. были такие идеи?» – удивились мы. «Конечно», ‒ подтвердил Андрей Глебович, он якобы уже в то время прямо говорил, что отношения с Израилем надо восстанавливать, но не настаивал, «поскольку это был не его участок». А когда его спрашивали, добавляет он, «я говорил открыто, но сам эту тему не будировал. Да и другие делали так же».

Далее Наумкин задал следующий вопрос: а как Москва определяла на тот момент свои интересы в условиях арабо-израильского конфликта, в том числе непосредственно перед войной 1973 г. и во время неё? И какие цели преследовал Кремль?

Ответ экс-посла обескураживает: «Москва чётко сформулировала свои цели в арабо-израильском конфликте в начале 1971 г., и они оставались примерно такими же, но после войны 1973 г. получилось так, что наша концепция, хоть и хорошая, стройная, не срабатывала. И это было заметно. И эта незавершённость работы по переделке концепции сохранялась длительный период времени».

Но в чём же была суть? Суть, считает Бакланов, заключалась в том, что нужно было всё же попробовать адаптироваться к новым условиям, понять, куда развиваются события, нужно ли присоединяться к попыткам решения ближневосточного конфликта на новой основе, вне увязки с резолюциями СБ ООН № 242 и № 338, или же оставаться в лоне того, что звучит хорошо, но плохо работает. «В целом вопрос так и не был до конца прояснён, но мы склонялись к тому, что раз нет новой концепции, которая была бы чётко высказана, обоснована и широко поддержана, надо придерживаться старой, пока кто-то не придумает новую. Поэтому чёткости не было, не было определённости, и заметная ущербность нашей линии становилась всё более и более очевидной».

Ещё один непростой вопрос: а как принимались решения в Москве? Велась ли серьёзная дискуссия между различными ведомствами? Наверное, нет ничего удивительного, что экс-посол исходил из презумпции доверия к позиции министерства иностранных дел. Да и в целом египетское руководство, например, верило прежде всего линии, с которой выступал конкретно Андрей Андреевич Громыко, уже ставший членом Политбюро ЦК КПСС. Министерство определяло линию, все остальные на неё в той или иной мере ориентировались.

Ну, а как же влиятельный Международный отдел ЦК КПСС и его глава, секретарь ЦК и кандидат в члены Политбюро Борис Николаевич Пономарёв? Их видение отличалось от мидовского? Конечно, отличалось, говорит Бакланов, схоластическим академизмом и оторванностью от реалий. Но, получив шишки после событий в Судане 1971 г.[7], когда Пономарёв восторженно объявлял, что «наши взяли власть», энтузиазм они подрастеряли. Да и влияние тоже. Они, конечно, работали с компартиями и революционными организациями и фронтами.

В этом контексте Наумкин вспомнил, что он как раз в июле 1971 г. сопровождал Пономарёва в качестве переводчика во время официального визита в Египет, когда советское руководство пыталось после провала попытки коммунистического военного переворота в Судане через Пономарёва – Садата уговорить Джафара Нимейри отказаться от казни генсека суданской компартии Абд аль-Халика Махджуба и главы местной федерации профсоюзов Шафии Ахмеда аш-Шейха, но приватные закрытые переговоры на средиземноморской даче Садата не помогли. Суданцы были повешены.

Бакланов тоже вспомнил этот визит Пономарёва в 1971 году. «Получилось так, что мы вместе с первым секретарём посольства Зайцевым готовили проект итогового документа. Я делал Программу национальных действий. Сидел, не выходя из комнаты 19 часов, мне приносили еду туда, мы писали без перерыва вместе с Зайцевым. Затем второй документ, который очень чётко говорил, что начинается совсем другой период, и Насер тут уже ни при чём. Я понял, что потом Пономарёв все эти оценки вымарал. Он слушал, когда ему говорили, и оставался при своём мнении, потому что не хотел расстраивать Москву. Был у меня один смешной случай. Помните Шеварднадзе? У него работал наш с Наумкиным общий знакомый Таймураз Степанов. Я писал записки по военно-политическим проблемам, и Степанов сперва их отправлял, хвалил, а потом сказал: “Хорошие записки, но в них нет самого главного”. – “Чего?” – “Записка министру должна министра радовать. А ты что делаешь?” И это не шутка, это правда. Вот Пономарёв, так тот радовал».

А как же ближайшее окружение секретаря ЦК – к примеру, Вадим Петрович Румянцев (заместитель, курировавший ближневосточное направление и имевший репутацию крепкого профессионала)? Но, по Бакланову, Румянцев ничего не мог сделать, хотя всё видел так же, как и мы, но был вынужден подстраиваться. И он, и Юрий Степанович Грядунов[8] хорошо разбирались в ситуации, Румянцев даже несколько лучше. Он был циник, очень хорошо всё понимал, но погоду не делал.

ЦК, конечно, активно мешал осознанию новых реалий, добавляет экс-посол. Его роль он определил как крайне негативную, хотя там были люди, которые хорошо разбирались, например, тот же Вячеслав Матузов[9]. Но он тоже ничего не мог сделать.

Ещё один вопрос: как повлияла война 1973 г. на региональный баланс сил? Есть ли разница между тогдашним и сегодняшним восприятием её итогов?

Бакланов отмечает, что сегодня ретроспективные оценки коренным образом расходятся с тогдашними официальными. «Можно зайти в библиотеку и посмотреть названия книг, которые говорят сами за себя, – “Крах Кэмп-Дэвида”, “Кэмп-Дэвидский сговор” и т.п. Война уже выводила на Кэмп-Дэвидский процесс, а в Москве по официозной линии его воспринимали сугубо негативно как построенный на антисоветизме. Но потом из него вырос мирный процесс. И в то время была очевидна двусмысленность: с одной стороны, призывали к мирному процессу, а с другой ‒ осуждали явления, которые были в его основе. Так тогда и было. Политика довольно длительный период стояла враскоряку».

Парадокс военной поддержки

Конечно, после Мадрида[10], признавал Бакланов, эти оценки задним числом были пересмотрены, и вышло так, что документы, подписанные заклеймённым печатью предательства Садатом, были вполне приемлемыми. Например, предложения по Палестине оказались гораздо лучше, чем то, что принималось в рамках всех последующих решений. Там всё равно не предусматривалось государство, но, если бы тогда согласились, степень самоуправления, считает экс-посол, была бы наиболее высокой, даже больше, чем в лучшем документе на этом направлении – плане Клинтона.

Но всё-таки как события 1973 г. изменили советские подходы к садатовскому Египту? Какое влияние они оказали на ближневосточную политику СССР?

«Мы цеплялись за то, что у нас ещё оставалось. Только когда был Кэмп-Дэвид, мы стали достаточно жёстко его критиковать. После войны 1973 г. предпринята попытка переговорного процесса, где участвовал Владимир Виноградов, Женевский процесс 1974 г. и т.д. Помимо этого, даже во время самой войны получалась очень странная ситуация.

Война шла без нас. Садат впервые сообщил о ней только тогда, когда они уже шли на другой берег – позвонил Виноградову, но наткнулся на Вафу Гулузаде[11], поговорил, восторженно сказал, что египетская армия уже на восточном берегу. То есть он даже не счёл нужным заранее официально предупредить. Тем не менее во время войны мы оказывали египтянам очень большую помощь, был выделен коридор для переброски военной техники, в обратную сторону мы тоже вроде бы кое-что по-дружески брали, например, образцы западного оружия. Начали с совсем старого британского танка “Центурион”, который нам легко отдали, а потом уже получили более современный американский танк М48. Тут наши египетские коллеги стали уже без восторгов передавать электронику, начинку техники и т.д. Но всё равно во время войны мы имели канал для изучения образцов оружия, вплоть до беспилотников. Например, один из первых беспилотников западного образца, которые мы получили для изучения, попал к нам именно во время войны 1973 года».

На вопрос, были ли это американские беспилотники, экс-посол ответил утвердительно. «Они были довольно интересными, во всяком случае, по нашим оценкам, и неплохо поставляли разведывательные данные».

«Но была ли это только косвенная, техническая поддержка? – допытывался Наумкин. – Нашей прямой военной поддержки не было?» Да нет, оказывается, была. По Бакланову, мы перебрасывали большое количество вооружений по этому мосту. «Неожиданно на какой-то период, на считанные дни восстановилась наша военная поддержка. Для нас это было несколько удивительно, ведь вроде бы уже разругались. Вот эта наша способность вдруг забывать и неожиданно для всех возвращаться в объятия – это чисто русская черта, довольно странная, и от неё десятилетиями не удаётся избавиться. В данном случае она тоже имела место».

«Значит, не надо было их поддерживать?» – спросил академик.

«На такой вопрос трудно ответить. Ведь в реалиях того времени это было неизбежно, по-другому мы не могли себя вести. Я задавал этот вопрос Ивлеву, нашему военному атташе, и он мне сказал: “С овцы хоть шерсти клок. Они уже ускользали от нас, но всё равно я как военный атташе должен был что-то заполучить в руки. И получил. Я отправил в Москву целый ряд очень интересных образцов вооружений. Поэтому результатом войны 1973 г. я удовлетворён”».

А теория, которая до сих широко циркулирует, что Садат якобы договорился с американцами, что он дойдёт до определённого рубежа, а потом остановится? И что сирийцы уже начали что-то придумывать, чтобы помешать этому?

Ответ однозначен: «Думаю, так и было. У меня есть такое подозрение, потому что, когда Виноградов спросил Садата, почему вы остановились, тот сказал: “Что ж, я буду бегать вместе со своими войсками?” Очень странный ответ. Да, они остановились и решили, что уже достаточно. В принципе, они набрали минимально необходимый психологический эффект для позитива».

Ну, и последний вопрос: сирийцы, видимо, этого не знали и рассчитывали, что будет всеобщее наступление с двух сторон, и они все пойдут вперёд?

«В принципе, у сирийцев хорошо работала разведка, и они предметно знали, что происходит во всех странах, включая Израиль и Египет. Другое дело, как они реагировали и что предавали гласности, потому что это была глубоко засекреченная информация, а вели себя они всегда очень осторожно и по заранее намеченному и согласованному с высшим руководством плану, в особенности при Хафезе Асаде».

«Думаю, – заключил Бакланов, – события войны 1973 г. заслуживают внимания как один из переломных моментов ближневосточной истории. Изучая новые данные, мы будем постепенно приближаться к пониманию сути всего происходившего, свидетелями чего нам довелось быть».

Сноски

[1]      События 13–15 мая 1971 г., когда в результате разногласий в руководстве Египта лишилась своих постов и была арестована группа высокопоставленных чиновников во главе с вице-президентом Али Сабри, всех их считали продолжателями линии Гамаля Абдель Насера и сторонниками тесных отношений с СССР.

[2]      П.С. Акопов – выдающийся советский и российский дипломат, посол в Кувейте и Ливии.

[3]      В.М. Виноградов (1921‒1997) – советский дипломат, посол СССР в Египте и Иране, министр иностранных дел РСФСР в 1982‒1990 годах.

[4]      В.Я. Сухин (1941–2004) – советский и российский дипломат, посол в Судане и Мавритании.

[5]      Р.Ш. Турдиев (1939–2000) – советский и казахстанский дипломат-ближневосточник.

[6]      Вооружённый конфликт между боевиками «Организации освобождения Палестины» и войсками Иордании, активная фаза которого продолжалась с 16 по 27 сентября 1970 года.

[7]      Кратковременное свержение президента страны Джафара Нимейри заговорщиками из Коммунистической партии Судана, которое продлилось несколько дней. Затем Нимейри вернулся к власти и расправился с руководством Компартии.

[8]      Ю.С. Грядунов (1929–2020) – советский и российский дипломат, в 1975‒1990 гг. – заведующий сектором Ближнего Востока и Северной Африки Международного отдела ЦК КПСС, посол СССР и России в Иордании.

[9]      В.Н. Матузов – советский и российский дипломат, сотрудник Международного отдела ЦК КПСС в 1974–1990 годах.

[10]    Мадридская мирная конференция при участии представителей Израиля, палестинцев и арабских стран проходила с 30 октября по 1 ноября 1991 г. по совместной инициативе США и СССР.

[11]    Вафа Гулузаде (1940–2015) – советский и азербайджанский дипломат, учёный-арабист, в то время второй секретарь посольства СССР в Египте. В 1990-е гг. госсоветник президента Азербайджана по внешнеполитическим вопросам.