Он не был гильотиной

О том, каким Никита Хрущев представляется нам сегодня, "Огонек" поговорил с академиком Юрием Пивоваровым, директором ИНИОН РАН

— Недавно было отменено одно из скандальных решений Хрущева, и вообще складывается впечатление, что Хрущева в нашей истории все чаще хотят отменить. Гораздо чаще, чем других советских вождей, не считая разве что Горбачева. Почему?

— Хрущев — нелюбимая фигура, это так. Но я вам должен сказать, что в России не только Никиту Сергеевича не любят, здесь в целом не любят правителей, имеющих либеральные черты, то есть склонных к освобождению, а не закрепощению людей. Не нравятся Александр I, Александр II, не нравится Горбачев, да и Дмитрий Анатольевич Медведев, сказавший, что свобода лучше, чем несвобода, тоже мало кого устраивал. В общественном сознании столетиями формировался нормативный тип государя, и он гораздо ближе к Ивану Грозному, Петру Первому и Иосифу Сталину, чем к вышеперечисленным фигурам. Это как раньше в деревенских семьях говорили: раз муж бьет жену — значит любит. И если учитель строгий, это хорошо, ведь добренький ("либерал") распустит класс: мальчики закурят, девочки губы накрасят. Безобразие. Я, однако, совсем иначе отношусь к Никите Сергеевичу. С ним связано одно из наиболее ярких воспоминаний моего детства. 7 ноября 1957 года в Москве на Красной площади праздновалось 40-летие Октябрьской революции, и моя бабушка (член партии с дореволюционным стажем; им позволялось посещать такие мероприятия) протиснулась с семилетним внуком прямо к Мавзолею. Помню, как Хрущев, небольшой и приветливый, проходит на Мавзолей, а Мао Цзэдун за ним идет, вместе с Екатериной Фурцевой. Причем у Мао подошва ботинок была желтого цвета — факт, поразивший советского школьника. И еще: в истории моей семьи Никита Сергеевич сыграл заметную роль. В середине 1930-х Хрущев возглавлял Московский комитет партии, а бабушка была женой врага народа, ее изгнали из Народного комиссариата иностранных дел, и она с дочкой (моей будущей мамой) оказалась на грани голодной смерти. Хрущев велел выдать ей талоны, чтобы она обедала в какой-то столовой. Так и спаслись.

— То есть вы "хрущевец"?.. Даже несмотря на то, что в те самые 1930-е годы Никита Сергеевич прямо или косвенно соучаствовал в массовом терроре?

— "Хрущевец" — хороший термин. Я с удовольствием прочел как-то в воспоминаниях об Анне Ахматовой, которую трудно заподозрить в любви к большевикам, что в узком кругу друзей она объявила себя "хрущевкой". Это при том что Хрущев продолжил гонения на церковь, а Анна Андреевна была верующим человеком. В известном смысле я тоже "хрущевец". Разумеется, я понимаю, что Никита Сергеевич — один из сталинских сатрапов, руки у него, как у всех них, по локоть в крови. И на Украине, и в Москве, и во время Великой Отечественной он вел себя как член той банды, преступления которой были отчасти раскрыты ХХ съездом. Однако если его поставить в контекст российской истории, в контекст ХХ столетия, то парадоксальным образом получится, что Хрущев — это светлая фигура. Именно при нем стал возможен тот самый ХХ съезд — величайшее событие для СССР, которое отнюдь не вытекало с неизбежностью из логики того времени. Съезда могло и не быть, а многие его так и не приняли. Я помню, как в 1964 году, когда Хрущева сняли, фронтовые товарищи моего отца и его братья-фронтовики пришли к нам домой отпраздновать это событие: для них уходил в прошлое человек, покусившийся на солнце, знамя победы — Сталина. Сейчас, когда культ этого злодея возрождается, такие настроения — абсурдные по существу, как если бы евреи боготворили Гитлера — вполне понятны. И вот Хрущев пошел им наперекор, устроил русский Нюрнберг. Да, съезд был непоследовательным, не до конца все разоблачили, все свалили на Сталина и Берию, но тем не менее рассказ о преступлениях состоялся. И этот съезд покончил с массовым террором.

— Впереди были события в Венгрии, расстрел в Новочеркасске...

— Я вам больше скажу: и лагеря сохранились, и вскоре диссидентов стали сажать. Но система изменилась. Начиная с победы большевиков, наша страна жила в условиях тотального, перманентного массового террора, который обрушился на все слои общества: от дворян перешли к буржуям, от буржуев к интеллигенции, от интеллигенции к тем же коммунистам. А уж что сделали с русским крестьянством, все мы знаем. Я не хочу сказать, что, придя к власти, Хрущев превратил нашу страну в оазис света, любви и миролюбия, но с постоянным кровавым террором он покончил. Сталинскую систему можно сравнивать с гитлеровской, хоть сейчас нам и говорят, что это непатриотично. На самом деле сходство есть — обе они человеконенавистнические. А вот уже хрущевско-брежневская система другая, в ней хоть как-то, но можно было жить. Читать книжки, сидеть на своей кухне. Это безусловно. Я помню, как в конце 1950-х у нас на квартире постоянно оказывались люди, бывшие заключенные ГУЛАГа, которые ехали через Москву домой. У них тоже появлялось ощущение новой жизни.

— Читать книжки, сидеть на своей кухне — вы имеете в виду, что открылось пространство частной жизни?

— Начнем с того, что даже на бытовом уровне эта жизнь стала возможной. Помните, как у Высоцкого: "На тридцать восемь комнаток всего одна уборная"? Мой дом был недалеко от дома Высоцкого ("на Первой Мещанской, в конце"), и у нас одна уборная была на 14 комнаток, без горячей воды и газа. И когда, после таких условий, советским людям предложили переселиться в "хрущобы", когда семье из, допустим, пяти человек давали двухкомнатную квартиру со своей кухней — это, я вам скажу, было событие. А потом эти люди стали обустраивать свои шесть соток, некоторые покупать автомобили... Взял автомобиль и сам, не спросясь генерала милиции или генсека партии, поехал в Крым. Или на кухне сидишь, слушаешь ВВС, а соседи не знают и не донесут. Невиданная свобода.

— А Хрущев после отставки: пенсионер, частное лицо, пишет мемуары... Это ведь новшество для системы?

— Мы даже не можем себе представить, какое. Я, например, вырос в хрущевской системе, поэтому, к счастью, не застал неотвратимую реальность сталинской: если ты теряешь власть или должность — ты расстаешься с жизнью. Когда Бухарин незадолго до своего ареста был в Париже, один из его бывших приятелей, меньшевик, спросил, почему в СССР однопартийная система, это же, мол, ненормально: везде либо много партий, либо две. Бухарин парировал: нет, у нас тоже две партии — просто одна сидит в Кремле, а другая в тюрьме. Он и сам, как вскоре выяснилось, был из той партии, что в тюрьме, и подлежал уничтожению. При Хрущеве впервые вопрос физического уничтожения перестал быть актуальным. Он ни Молотова, ни Кагановича, ни Первухина, ни Жукова (которого, впрочем, предал) не казнил. И его, уже отставленного и забытого, тоже не казнили: что-то в системе неумолимо изменилось. Это то, что позволило России не погибнуть в Гражданской войне, когда рухнула советская власть. Ведь заметим, что Ельцин, при всех его недостатках, ни в 1991-м, ни в 1993-м не казнил своих врагов, хотя было известно, что и те, и другие предполагали его убить. Я бы назвал такое поведение хрущевской прививкой.

— Однако в холодную войну миролюбивый Хрущев вступил решительно, обещал американцам их "закопать". Неужели то была просто риторика?

— Была эта риторика, но была и другая. Часто забывают, что именно на ХХ съезде впервые прозвучал тезис о возможности мирного сосуществования двух противоположных систем — капиталистической и социалистической, двух противостоящих военных лагерей. До этого Ленин и Троцкий планировали мировую революцию и всеобщее завоевание, а Сталин всегда лелеял мечты о советской экспансии. Но мое поколение уже выросло на хрущевской идее: мирная конкуренция возможна, мир дороже войны и идеальных призывов к построению социализма. Потом, хочу заметить, что Хрущев был первым советским публичным политиком, в том числе и на международной арене. Сталина никто толком не видел, он сидел в Кремле и по ночам не спал, думая о судьбах родины. А вот Хрущев активно общался с народом, он любил это делать. Когда в 1959 году советский лидер прилетел в Америку, он ведь там всех очаровал. Его грубоватая простонародная манера разговора оказалась понятна и близка американцам, которые, прямо скажем, сами не аристократы. Этот "толстяк" стал там "своим парнем", несмотря на холодную войну и гонку вооружений. Таким же публичным в СССР умел быть только Горбачев: его, кстати, тоже не любят в народе. Еще одна очень человеческая черта Хрущева — он везде появлялся с женой, Ниной Петровной. Уже Брежнев таких ошибок не совершал, показал жену, и все — дальше один, со славой мачо и большого ловеласа в прошлом. Потому что лидеров с женами в России не любят точно так же, как и либеральных: впрочем, между этими двумя признаками наблюдается заметная корреляция. В царской России существовал характерный обряд — венчание на царство. Раз царь, значит, повенчан со страной. Причем тут какая-то женщина?

— А может быть, Хрущеву просто повезло с эпохой? Послевоенный подъем, шестидесятники — все случилось бы и без него?

— Послевоенный подъем связан с возрождением гражданского общества в СССР, то есть с появлением людей, которые действуют по собственной инициативе. Это не значит незаконно, но они уже не спрашивают у начальника: а можно я это сделаю, а можно то — просто берут и делают. Отсюда возникает самодеятельность, расцвет культуры. Конец 1950-х — начало 1960-х дали нам "Современник", Таганку, великолепное кино — от Хуциева до Муратовой, бардов, поэзию, Политех, Солженицына, Аксенова, Войновича, Шнитке, диссидентов, правозащитников... В конце концов, несколько нобелевских лауреатов. Невозможно перечислить все прорывы эпохи. Конечно, Хрущев к большинству из них не имеет непосредственного отношения, но будь он политиком другого толка, оттепель была бы пресечена на корню. Это не так сложно, как кажется: заметим, что начало ХХ века тоже цветущая эпоха, и ничего, большевики быстро расправились со всей той великолепной сложностью. Петр Струве, хорошо знавший Ленина, говорил, что Владимир Ильич — это думающая гильотина. Хрущев в этом смысле, может быть, был не особенно думающим, в сравнении с интеллектуалом Лениным так вообще вахлак и мужик. Но он не был гильотиной. И это вменится ему в заслугу.

— Есть ли конкретные причины, почему этого лидера из народа не любит народ? Конкретные его промахи, которые подправил уже Леонид Ильич Брежнев?..

— Почему его не любят, я могу сказать. В целом одного развенчания культа Сталина хватило, чтобы настроить против себя массу населения. Он досадил различным социальным группам — каждой по-своему. Люди верующие, разумеется, не любили его за антирелигиозную кампанию. Уже мало было тех, кто пережил гонения на церковь в 1920-1930-х годах, и новым верующим не с чем было сравнивать. Потом, он напортачил с сельским хозяйством, хотя и до него все шло безобразно. Но колхозники, конечно, пострадали. Верхи не могли простить Хрущеву авантюры с Кубой, когда чуть не началась третья мировая, и вообще нередко авантюристичную внешнюю политику. Армия не любила Хрущева особенно: он сократил ее численность, многих генералов и офицеров отправил в отставку и сместил всенародного героя Жукова. Партийцев крайне озадачила идея Никиты Сергеевича децентрализовать управление, то есть создать наряду с городскими обкомами сельские, а также вместо столичных министерств — совнархозы в провинции. Плюс он планировал ограничить сроки пребывания на выборных должностях в партийных органах, это вообще безобразие для номенклатуры. Хрущев допустил Солженицына — что тоже было воспринято как опасное деяние. И это я перечисляю только самое очевидное. В некотором смысле Брежнев, совсем не являясь антитезой Хрущеву, возник как реакция системы, испугавшейся за свою сохранность. Политика Хрущева допускала в народе и в партии известную долю спонтанности, а значит — свободы, что в конечном итоге было опасно для СССР. Верхи острым нюхом почувствовали опасность. И чутье их не подводило, через 20 лет явится второй Хрущев — Горбачев; он-то и развалит советский коммунизм. Глядя на сегодняшнюю Россию, ясно, что до создания музеев Хрущева и открытия ему памятников еще далеко. Такие персонажи не скоро станут центральными в народной памяти, но уже сейчас вполне можно понять в Никите Сергеевиче главное — при всех своих недостатках и даже преступлениях он оказался на стороне эмансипационного начала российской истории. Не унижающего и карающего, а для нас и это немало.

Беседовала Ольга Филина

Источник: Коммерсант - Огонёк