Одним из неожиданных последствий российской операции на Украине стал масштаб финансово-экономического ответа на нее со стороны Европейского союза. Москва полагала, что Европа будет, как прежде, руководствоваться прагматизмом. Ведь всякое серьезное экономическое воздействие ЕС на Россию – бумеранг, который ударит по экономике самой Европы. В условиях шаткого восстановления после пандемии это крайне опасно, так что рационально было бы ограничиться менее травматичными санкциями.
Но Евросоюз, во-первых, пошел на практически максимальные карательные меры, во-вторых, ввел их очень быстро – в первую же декаду боевых действий. Так во время санкционного противостояния не делают. Стремительное введение всего пакета означает, что у объекта давления развязаны руки – все «бомбы» на него уже сброшены, бояться больше нечего. (США ведут себя гораздо более «по учебнику» – продуманно и размеренно, выжидая после каждого шага.) В результате на втором месяце операции европейский потенциал экономической войны почти исчерпан, обратный эффект для собственной экономики велик, а цель – остановить Россию – не достигнута.
Одним из неожиданных последствий российской операции на Украине стал масштаб финансово-экономического ответа на нее со стороны Европейского союза. Москва полагала, что Европа будет, как прежде, руководствоваться прагматизмом. Ведь всякое серьезное экономическое воздействие ЕС на Россию – бумеранг, который ударит по экономике самой Европы. В условиях шаткого восстановления после пандемии это крайне опасно, так что рационально было бы ограничиться менее травматичными санкциями.
Но Евросоюз, во-первых, пошел на практически максимальные карательные меры, во-вторых, ввел их очень быстро – в первую же декаду боевых действий. Так во время санкционного противостояния не делают. Стремительное введение всего пакета означает, что у объекта давления развязаны руки – все «бомбы» на него уже сброшены, бояться больше нечего. (США ведут себя гораздо более «по учебнику» – продуманно и размеренно, выжидая после каждого шага.) В результате на втором месяце операции европейский потенциал экономической войны почти исчерпан, обратный эффект для собственной экономики велик, а цель – остановить Россию – не достигнута.
Почему европейцы были столь резки? И стоит ли ждать отката к более рациональному ведению дел? Не будем сбрасывать со счета искренний шок, вызванный началом полномасштабного вооруженного конфликта в центре континента. Аргументы насчет Ирака, Ливии или даже Югославии не работают – отдаленность или относительная ограниченность боевых действий позволяла европейцам считать те войны пережитками былых времен. Сейчас же конфликт разворачивается буквально у них под носом и затрагивает каждого. Но вопрос выходит далеко за рамки эмоций.
На протяжении долгого времени отношения России и Европейского союза представляли собой сложносочиненный феномен. Он включал в себя выгодное для обеих сторон финансово-экономическое взаимодействие в рамках глобальной экономики и долгую историю культурно-исторического переплетения, в том числе драматичный опыт ХХ века с двумя мировыми войнами и одним системным противостоянием. Эти компоненты вступали между собой в диалектическую связь.
Алчность и выгода
Либеральный мировой порядок, в основе которого лежала экономическая глобализация, стал возможен благодаря краху СССР. Исчезновение не только военно-политического препятствия, но и идейной и экономической альтернативы позволило Западу распространить свои принципы организации государства и общества на остальной мир. По крайней мере, на большую его часть. Развитые западные экономики обладали форой на открывшихся новых рынках, и весь посткоммунистический сегмент Евразии стал пространством освоения со стороны европейских компаний. Жители этого пространства, уставшие от сопутствовавшего плановой экономике дефицита, с ликованием погрузились в мир комфорта и товарного изобилия. А по мере преодоления трудностей первых посткоммунистических лет и стабилизации в экс-соцлагере, включая бывший Советский Союз, благами капиталистического строя смогло пользоваться все большее число граждан. И это только увеличивало выгоду от нового положения вещей.
К так называемому «дивиденду мира», возникшему после завершения холодной войны, приобщились все, но по-разному. Для промышленно развитых стран он означал возможность укрепить производственную базу и резко расширить рынки. Для государств, прежде входивших в соцлагерь, – нарастить потребительский потенциал и обеспечить повышение уровня жизни населения, но за счет отказа от экономической самостоятельности или как минимум резкого снижения степени самодостаточности. В случае России и других государств – обладателей сырьевых богатств все складывалось особенно благоприятно: наладился взаимовыгодный обмен минеральных ресурсов на достижения современной экономики. Несмотря на постоянные политические препоны, интеграция по этому принципу успешно развивалась и углублялась. Ее реальный масштаб стал понятен сейчас, когда по совокупности причин Европа решила «отменить» Россию как экономического партнера, разрывая сложившиеся связи. Оказалось, что без всяких программ всеобъемлющего стратегического и какого угодно еще партнерства они проникли весьма глубоко и опутали большинство сфер жизни: России – более широко, а Европы – на стратегически более серьезном уровне гарантий снабжения энергией и пищей.
Этот характер отношений, в принципе, устраивал обе стороны, хотя Москва периодически сетовала на нежелание европейцев видеть Россию чем-то иным, чем местом сбыта и источником сырья. Попытки всерьез приобщиться к технологическим цепочкам, особенно активные в нулевые годы, результата не дали. Взамен Россия за те же нулевые сосредоточила в своих руках контроль над сырьевыми активами, потеснив, а кое-где и вытеснив иностранных партнеров.
Дисбаланс в стройную схему внесли политические факторы. Либеральная глобализация предполагала сближение государственных моделей, однако этого не произошло. Соответственно, не могло быть и сдвига в сторону повышения доверия и качества кооперации. Появление государств – транзитеров российского сырья, не предусмотренных изначальной схемой, превратило энергетический бизнес из залога устойчивости связей в источник все большей их дестабилизации. А общее нарастание экономических проблем, начавшееся с мирового финансового кризиса 2008 года, привело к необходимости менять всю парадигму. В основу новой модели функционирования мировой экономики предполагалось положить «зеленую» повестку. Согласно ей, зависимость от российских энергоресурсов должна была быть в перспективе преодолена – не только и не столько по политическим, сколько по климатическим причинам. Украинский конфликт дал повод резко ускорить реализацию планов по разрыву взаимодействия с Россией, уничтожив или парализовав силы, заинтересованные в максимальной отсрочке этого.
Стоит учитывать и фактор, который у нас не принято брать в расчет, – требования к этической ответственности бизнеса, резко повысившиеся в условиях расцвета на Западе культуры «новой моральной чувствительности». Расовые, гендерные, антиколониальные, экологические темы, составившие каркас бизнес-стандарта ESG (экологическое, социальное и корпоративное управление), стали способом трансформации деловой среды в развитых странах. Это сократило пространство для старомодного бизнеса, нацеленного на извлечение прибыли. Во многом происходящее – следствие того, что изменился характер капиталистического производства. Новый виток монополизации рынков и всевластия корпораций ведет к окончательному превращению их в субъектов политического управления и необходимости демонстрировать свою социально-политическую ответственность.
Компенсацией урона, который несет Европа, вероятно, послужит отъем активов – частных и государственных, он сопровождает политическое размежевание России и ЕС. Конфискованные средства способны слегка смягчить остроту ситуации на переходном этапе. В том числе в вопросе, который встанет через некоторое время, – восстановление Украины. Этим займутся европейские и американские компании, а в оплату им пойдут экспроприированные российские средства.
Подведение черты под ХХ веком
Беспрецедентно резкая реакция Европы на действия России отчасти связана с дивидендами, которые ЕС на протяжении долгого времени получал от взаимодействия с ней. Нараставшее раздражение политикой и практиками Москвы подавлялось нежеланием терять выгодные экономические и энергетические связи. Когда же события приняли совсем крутой оборот, предохранители сорвало, и многие испытали облегчение от того, что не надо больше играть в партнерство.
Отношения России и Европы имеют очень длинную историю, ее неотъемлемым элементом является диалектика культурного и идейного притяжения и отталкивания. Апофеозом стал ХХ век. Сначала Россия, вооружившись европейской теорией и перетолковав ее на свой лад, соорудила у себя новый тип государства, в то время как Европа вступила в период саморазрушения посредством мировых войн. Затем это новое государство, победив во Второй мировой, взяло под контроль значительную часть Европы. Но тем самым создало условия для возникновения в другой части при американском патронате системы отношений, качественно отличавшихся от довоенных. Раздел Европы обеспечил ей на 40 лет конфронтационную стабильность, но стимулировал в советском секторе тягу к преодолению размежевания. Оно произошло в связи с внутренним ослаблением, а потом и исчезновением СССР. В результате объединение Европы случилось на западноевропейских принципах, распространение которых дальше на восток считалось залогом сохранения всеобщих мира и безопасности.
Опыт второй половины ХХ века считался основополагающим – благодаря ему Европе удалось изжить кошмары собственного прошлого (то есть первой половины ХХ века). Правда, после 1991 года перестали вспоминать, что черту под прошлым подвели благодаря разделу Европы, и европейская интеграция смогла начаться и развиться как раз в условиях внешнего противостояния. Равно как за три десятилетия после 1991-го размылось и ушло на второй план представление о том, что упразднение железного занавеса стало возможным благодаря доброй воле советского руководства. Вместо этого возобладал нарратив о решающем вкладе диссидентов из Польши и прочих стран Восточной Европы.
Это не просто смещение политических акцентов, а проявление того, как меняются концептуальные подходы. Несмотря на войны и потрясения, история ХХ века воспринималась как продукт совместных действий. Фундамент этого – общая победа во Второй мировой, к которой было принято апеллировать даже в моменты острых политических кризисов. Эрозия фундамента началась довольно давно – приход в евроатлантические институты государств Восточной Европы начал быстро менять весь каркас политики исторической памяти в Евросоюзе. Принятие Европейским парламентом в 2019-м резолюции, возлагавшей равную ответственность за развязывание Второй мировой на нацистскую Германию и СССР, стало вехой.
Российская операция на Украине, с одной стороны, дала европейским политикам повод завершить эту трансформацию и отсечь версии истории, не соответствующие нынешним европейским канонам. Но одновременно она реально напугала Европу именно тем, что вернула в каждодневный обиход военно-политические проявления, свойственные первой половине прошлого века. То есть периоду европейской катастрофы. События возвращают Старый Свет к практикам, которые он считал навсегда отброшенными: крупные межгосударственные конфликты, аннексия территорий, переделы границ – это как раз то самое жуткое прошлое, от которого европейцы, разрушив свой прежний уклад и уничтожив десятки миллионов людей, вроде как ушли после 1945 года. У Европы есть комплекс страха перед этим прошлым. События на Украине возвращают европейцев ментально к самому мрачному периоду их истории. И соответственно порождают желание сделать так, чтобы их это не коснулось. Проще говоря, Европе было настолько комфортно в последние тридцать лет, что мысль о возможности вернуться в другие времена, тем более 80–90-летней давности, вызывает настоящий ужас.
Новая схватка со злом
Стоит ли ожидать возвращения к более кооперативной политике? Как и по другим вопросам, очень много зависит от исхода российской операции. Не менее важно и то, как дальше будет развиваться сама Европа. Объявленное перевооружение Германии сейчас воспринимается ее союзниками как пример адекватного отношения к ситуации. Но исторический опыт заставит многих скоро задуматься о возможных последствиях. Впрочем, это скорее сыграет на закрепление уже возникшего водораздела с Россией.
Идейно-этическое размежевание возникло не 24 февраля, но после начала спецоперации зацементировалось. И чем сложнее будет общая ситуация (а причин у мирового кризиса много – российские действия лишь одна из них), тем важнее будет сохранять для консолидации большого Запада схему, согласно которой у истории есть правильная и неправильная сторона. Тем более что экономические потери Европы будут расти, и для их оправдания политическим элитам потребуется дальнейшая демонизация врага. Проще говоря, тяготы и лишения простого гражданина легче обосновать, если идет священная война со злом. Правда, итоги выборов в Сербии и Венгрии обозначают и другой путь – попытки сохранения нейтралитета и минимизации ущерба. Но власти крупных держав не могут позволить себе то, на что способны отдельные фрондирующие руководители малых стран.
Некоторое остывание страстей неизбежно. Даже самые пламенные критики России признают, что обрубание всех связей в энергетике чревато катастрофой. Но в целом разрыв, который происходит между Россией и Европой, намного глубже и принципиальнее, чем можно было предположить. И совсем необязательно на следующем этапе у обеих сторон появится желание его преодолевать.
Источник: Еженедельный журнал «Профиль»
