Война памяти резко вышла на новый виток – взаимные выпады происходят
едва ли не ежедневно. Есть конкретный повод – предстоящее 75‑летие
окончания Второй мировой войны. Но речь не о самой истории, а о текущей
политике, и тут важно понимать, в чем прикладные причины для
актуализации этой темы.
Война памяти резко вышла на новый виток – взаимные выпады происходят едва ли не ежедневно. Есть конкретный повод – предстоящее 75‑летие окончания Второй мировой войны. Но речь не о самой истории, а о текущей политике, и тут важно понимать, в чем прикладные причины для актуализации этой темы.
О российской позиции говорилось уже не раз. Великая Отечественная была крупнейшей вехой российской истории, испытанием, которое трудно с чем-то сравнить. В современном же контексте она оказалась и единственным масштабным историческим событием, способным объединить подавляющее число граждан. Особенно если обходить наиболее трагические и противоречивые моменты, связанные с тем периодом, и сосредоточиться на героической и легендарной части событий. Все остальные большие исторические даты скорее разобщают.
Может показаться странным, но в ЕС политическая мотивация войн памяти похожа на российскую. Никто уже не спорит с тем, что европейский проект пребывает в кризисе, который требует не «мер по дальнейшему совершенствованию», а переосмысления ряда принципов интеграции. Не только прикладных (устройство политических институтов или условия функционирования единого рынка), но и идейных.
Из руин к расширению
Европейское сообщество родилось из Второй мировой войны. Катастрофа саморазрушения, которая постигла Европу в первой половине ХХ века, заставила наиболее дальновидных политиков и интеллектуалов задуматься о том, что может предотвратить подобные катаклизмы. Они понимали, что повторение поставит окончательный крест на будущем Европы. Гений основоположников европейской интеграции заключался в том, что в их модели совместился идеалистический пафос сохранения мира с преследованием прагматических интересов участников объединения.
В ценностную основу заложили несколько постулатов: это не должно повториться; мы выучили уроки Второй мировой. А на более продвинутом этапе развития проекта – в последней четверти ХХ века, после социальных волнений конца 1960‑х, – добавился новый штрих: мы все несем долю ответственности за самую эпическую трагедию – попытку уничтожения целого народа по этническому признаку (холокост). «Виноваты все» не означало умаления вины Германии, но позволяло выстроить более сбалансированную систему взаимоотношений, в том числе отделив Германию послевоенную от гитлеровской. Это фиксировалось общей для всех участников антигитлеровской коалиции (включая СССР) трактовкой Второй мировой и ее итогов.
Конец холодной войны и последовавшие за этим события означали мощный подъем европейской интеграции, ее распространение на прежде закрытое пространство, но и пересмотр ее оснований. Ликвидация советской идеологии открыла путь к другим трактовкам многих исторических явлений, устранила «монолитность» позиции Москвы. А вступление в ЕС стран Восточной Европы внесло диссонанс и в незыблемый до того нарратив в сфере памяти. Бывшие «народные демократии» и экс-республики Союза ССР привнесли в него тему «других жертв», то есть себя как объектов подавления и уничтожения двумя тоталитарными режимами – нацистским и советским. При этом сами эти страны имели зачастую крайне сомнительную «кредитную историю» соучастия своих сограждан в холокосте, но рассчитывали на понимание «старших товарищей», поскольку «не мы такие, жизнь такая». Механизм эрозии исторического нарратива современной Европы в XXI веке подробно изучен многими исследователями, достаточно указать на работы Алексея Миллера (см. статью «Сбой памяти»).
Почему эта версия оказалась столь могучей, что со временем фактически заменила собой прежнюю трактовку (концепция двух тоталитаризмов, ответственных за развязывание Второй мировой, принята на уровне всего ЕС)? Надо понять общую политическую динамику в Евросоюзе. Нарастание внутренних противоречий и трений, которое происходит с середины 2000‑х, заставляет активно искать точки совпадающих мнений. Россия (а в конечном итоге дискуссия о Второй мировой – это дискуссия об отношении к России) – тема, по которой консенсус находится достаточно легко. Идя навстречу страху перед Россией, который испытывают восточноевропейцы, представители Западной Европы уверены, что это более чем приемлемая цена за поддержание общности. Их связям с Россией это не повредит, а встревоженных успокоит, и они, мол, будут меньше препятствовать взаимодействию с той же Москвой.
Процесс начался 15 лет назад и идет по нарастающей. Он накладывается на разнообразные политические события, которые только стимулируют происходящее: отчуждение между Россией и Евросоюзом и усугубление проблем внутри ЕС.
Нужны скрепы
Нынешнее обострение войны памяти объяснимо. Хотя завершившаяся наконец эпопея брекзита давно превратилась в подобие фарса, суть от этого не меняется – впервые европейский интеграционный проект не расширяется, а наоборот. Уход Великобритании меняет весь баланс сил внутри объединения – политических, экономических, но и идеологических, то есть баланс подходов и мировоззрений. И влияние этого может оказаться намного большим, чем представляется из логики «подумаешь, всего одна страна из 28».
Континент вступает в новый период, когда вся система взаимоотношений будет выстраиваться заново. Конечно, совсем не только из-за брекзита – изменился весь мир, и перемены будут продолжаться. Уже очень заметно, насколько по-разному видят способы приспособления к этим переменам в разных европейских столицах. Ключевой вопрос – отношение к Соединенным Штатам, которые все послевоенные годы считались безальтернативным патроном Западной, а потом и всей Европы. А ключ к этому ключу – отношения с Россией. Ведь причиной и обоснованием массированного присутствия США в Европе после Второй мировой служила необходимость защиты от советской угрозы.
На этом фоне – очередная вспышка исторической полемики. Острее прежних, поскольку от «СССР несет ответственность за развязывание Второй мировой войны» начался плавный переход к «СССР несет ответственность за холокост». А это уже и моральный, и политический водораздел, который практически невозможно преодолеть. Когда спор переходит в такие категории, не стоит удивляться, что исчезают все нюансы у любой из сторон. На войне как на войне.
Но и ставки высоки. Масштаб вызовов, с которыми сталкивается ЕС извне и изнутри, требует, как уже сказано, переосмысления основ объединения. А также его места в мире. Вариантов немного: 1) реанимация классической трансатлантической схемы, когда объединенная Европа является подсистемой глобального Запада во главе с США; 2) «стратегическая автономия», то есть дистанцирование от Вашингтона и укрепление собственно европейской идентичности; 3) разворот на восток – в сторону формирующейся, хотя пока и неоформленной евразийской общности.
Наиболее комфортен первый вариант, поскольку тут речь идет лишь о необходимости подлатать то, что уже есть, точнее, было еще совсем недавно. Однако он невозможен без благоволения Соединенных Штатов, а там приоритеты изменились. Третий вариант предусматривает настоящую революцию в сознании, смену вех, что пока представляется нереальным. Значит, остается второй путь, хотя дистанцирование от США сейчас происходит не по выбору европейцев, а просто по факту американской политики. Самым пугающим сценарием остается расползание Евросоюза под воздействием тех самых внутренних и внешних импульсов. Чертежа необходимой трансформации нет ни у кого. И не вполне ясно, где он в итоге появится.
В этих условиях критически важны, пользуясь российским вокабуляром, скрепы, символические индикаторы единения. Историческая память – идеальное пространство для этого. А противопоставление себя России – привычная и хорошо знакомая модель.
За что боролись
Но есть и оборотная сторона. Действительно, опыт Второй мировой войны – краеугольный камень европейской интеграции. Но такой опыт предусматривал стройную концепцию добра и зла, отражавшую помимо моральных критериев и политические реалии устойчивого баланса. Что подразумевало определенные умолчания, зато создавало непротиворечивую картину. Уход баланса с концом биполярного мира означал исчезновение этой картины (в том числе за счет отказа от умолчаний), и вначале казалось, что это всячески укрепляет именно европейскую ценностную конструкцию.
Но со временем проявился другой неизбежный процесс. Включение в европейское политическое пространство стран с иным опытом Второй мировой требовало все новых допущений, отказа от морального ригоризма, например, отрицания любой формы коллаборации с нацистами. То, что считалось по определению недопустимым во Франции или Нидерландах, в случае Латвии или Украины рассматривалось иначе – как жертвы советского тоталитаризма они, по существу, получили право на более гибкую трактовку сотрудничества с Гитлером. Но если радикалы, не стесняющиеся своего идеологического родства с антигероями Второй мировой, получают голос в периферийных странах, почему они не могут претендовать на то же в Западной Европе? Подъем правопопулистских сил практически во всех государствах ЕС начался как раз тогда, когда отношение к войне стало обретать более «гибкие» формы. Понятно, что генезис совершенно различен, и причин разных много, но все это сходится в одной тенденции – на укрепление националистических настроений, духа «крови и почвы», ради искоренения которого и начиналась европейская интеграция.
В таком связанном виде эти процессы в Европе предпочитают не рассматривать, хотя многие исследователи и часть политиков ощущают, что проблема эта набирает вес, как снежный ком. Но пока он катится все быстрее, а азарт противостояния имеет свою логику. Самый негативный сценарий, который можно вообразить, следующий. Войны памяти приведут к глубокому концептуальному размежеванию между Россией и Европой, когда образы прошлого, упростившись до предела, станут взаимоисключающими. Тем самым путь к созданию евразийского конгломерата будет закрыт. Но и ЕС получит не единство на антироссийской основе, а все более жесткую националистическую поляризацию внутри, потому что новая трактовка будет повсеместно стимулировать именно такие силы. Конфликты и столкновения в Европе и между Европой и Россией, которые сейчас невозможно себе вообразить, станут тогда гораздо более реальными.
Год 75‑летия окончания Второй мировой войны и создания Организации Объединенных Наций имеет потенциал стать символом возвращения ко всеобщей работе по укреплению мира. Но может произойти и обратное – годовщина перессорит всех окончательно, заставив вспомнить проблемы, которые привели Европу и мир к катастрофам первых десятилетий прошлого века.
Источник: Профиль.
