Поглощение Европы

План оказания Соединенными Штатами масштабной экономической помощи странам Европы, пострадавшим в годы Второй мировой войны, впервые был представлен 75 лет назад — 5 июня 1947 года. Его инициатором стал американский госсекретарь Джордж Маршалл. Официально «план Маршалла» действовал в течение почти четырех лет — с апреля 1948-го по декабрь 1951-го. За этот период США израсходовали на программу помощи значительную по тем временам сумму — по разным оценкам, 13–17 млрд долларов.

В Европе до сих пор принято считать, что именно «план Маршалла» создал благоприятные условия для запуска процессов европейской интеграции, формирования общего рынка и в конечном счете образования Евросоюза. В массовом сознании европейцев Америка утвердилась как надежный союзник и партнер по защите общих ценностей в противостоянии коммунизму и советской экспансии. Впрочем, цена такой дружбы оказалась немалой: во второй половине ХХ века Западную Европу все сильнее затягивала воронка американского атлантизма. После распада СССР в сферу влияния США и трансатлантических структур влилась и вся Восточная Европа. Кризис на Украине показал, что от внешнеполитической субъектности европейских государств не осталось и следа: американское доминирование в Европе на наших глазах приобрело беспрецедентный характер.

Какие цели преследовали США, продвигая знаменитый «план Маршалла», и как им в итоге удалось поставить под свой контроль весь Старый Свет? Об этом в интервью «Историку» размышляет директор Института мировой экономики и международных отношений имени Е.М. Примакова РАН, член-корреспондент РАН Федор Войтоловский.

План оказания Соединенными Штатами масштабной экономической помощи странам Европы, пострадавшим в годы Второй мировой войны, впервые был представлен 75 лет назад — 5 июня 1947 года. Его инициатором стал американский госсекретарь Джордж Маршалл. Официально «план Маршалла» действовал в течение почти четырех лет — с апреля 1948-го по декабрь 1951-го. За этот период США израсходовали на программу помощи значительную по тем временам сумму — по разным оценкам, 13–17 млрд долларов.

В Европе до сих пор принято считать, что именно «план Маршалла» создал благоприятные условия для запуска процессов европейской интеграции, формирования общего рынка и в конечном счете образования Евросоюза. В массовом сознании европейцев Америка утвердилась как надежный союзник и партнер по защите общих ценностей в противостоянии коммунизму и советской экспансии. Впрочем, цена такой дружбы оказалась немалой: во второй половине ХХ века Западную Европу все сильнее затягивала воронка американского атлантизма. После распада СССР в сферу влияния США и трансатлантических структур влилась и вся Восточная Европа. Кризис на Украине показал, что от внешнеполитической субъектности европейских государств не осталось и следа: американское доминирование в Европе на наших глазах приобрело беспрецедентный характер.

Тернистый путь атлантизма

— Какую цель преследовали Соединенные Штаты, предлагая «план Маршалла»? Стоял ли за ним не только экономический, но и политический расчет?

— Разумеется. Приняв решение вступить во Вторую мировую войну, США окончательно порвали с преобладанием изоляционизма в своей внешнеполитической идеологии. Атлантистская идеология, которая впоследствии стала идейно-политической основой блока НАТО, появилась задолго до того, как Соединенные Штаты обрели экономические, политические и военные возможности реализовать ее на практике — сформировать институциональные основы отношений со странами Западной Европы. Но долгие годы шла очень серьезная борьба между двумя основными течениями в американском истеблишменте. Первое — либерально-институционалистское, то, что потом стали называть атлантизмом, — настаивало на необходимости активного участия США в европейских и мировых делах. В основе такого подхода лежал не только политический, но и, если угодно, расистский подтекст (идея о единстве и избранности англосаксонских народов как наиболее высокоразвитой части белой расы), что было совершенно нормально для идейно-политической жизни США и Европы того времени, ведь в Соединенных Штатах расовую сегрегацию на тот момент никто не отменял. Идеологи атлантизма открыто говорили о том, что трансатлантическая общность — это прежде всего общность народов, близких в расовом и культурном отношении. Либерально-демократическая компонента, ставшая доминантой в послевоенный период и в особенности после окончания холодной войны, возникла много позже.

Второе течение было связано с идеей изоляционизма. Причем изоляционизм не нужно понимать вульгарно, как стремление к изоляции в границах собственной территории. Это был изоляционизм, нацеленный на превращение Западного полушария в зону преференциальных интересов США. Он основывался на идеях, сформулированных еще в доктрине Монро, был сфокусирован на Западном полушарии как на важнейшем для Америки рынке и источнике ресурсов. Изоляционисты были сосредоточены на понимании интересов США как самодостаточной страны, стоящей во главе сообщества конституционных демократий этой части мира, идущих по пути развития, который был пройден Соединенными Штатами, и защищаемых США от европейских колониальных империй.

— Когда европейские страны впервые попали под влияние США?

— Первой попыткой ввести Соединенные Штаты в европейскую политику в качестве игрока и одновременно арбитра стали «четырнадцать пунктов» Вудро Вильсона. Дело в том, что в годы Первой мировой войны Штаты стали очень серьезным кредитором большинства воевавших держав — и Германии, и противостоящих ей стран Антанты. Но тогда эта попытка не увенчалась успехом. В силу ряда внутриполитических обстоятельств изоляционисты получили контроль над американской внешней политикой. Так продолжалось до Второй мировой войны: президенты Франклин Делано Рузвельт, а потом Гарри Трумэн в значительной степени способствовали преодолению этой изоляционистской традиции в американской внешнеполитической идеологии.

— Почему именно они?

— Они были прагматиками, которые понимали, что после войны США получили мощные экономические рычаги для влияния на Европу, а кроме того, силовые ресурсы, которых до этого у них не было. Я имею в виду прежде всего присутствие американских войск в Европе после Второй мировой, что создавало совершенно новые возможности для американской внешней политики…

— То есть в основе лежал голый прагматизм?

— Не только. Не обошлось и без мессианства. Немаловажную роль играли представления о том, что Соединенные Штаты являются более правильной моделью организации общества и системы управления им, нежели европейские колониальные и континентальные империи или то, что возникло на их основе. И поэтому США должны принести Европе, а значит, и всему миру свою систему ценностей и быть образцом трансформации государств и обществ, с тем чтобы противостоять другим идеологическим течениям — прежде всего советскому коммунизму. Страх перед СССР и международным коммунистическим движением был велик.

Рузвельт и Трумэн прекрасно понимали, что Соединенные Штаты превратились в мировую фабрику, что они являются крупнейшими кредиторами европейских стран. А раз так, то Америка, во-первых, должна получить часть пирога от раздела нацистской Германии. Пирога в прямом смысле слова: это доступ на рынки, прежде всего на немецкий рынок, доступ к технологиям поверженного Третьего рейха, доступ к производственным цепочкам и возможностям для размещения инвестиций. Во-вторых, они понимали, что, имея опыт Великой депрессии, Соединенным Штатам нельзя повторять ошибок, допущенных по итогам Первой мировой войны, когда отсутствие государственной поддержки экспансии американского капитала на внешние рынки не позволило США преодолеть проблемы перепроизводства и создало значительные социально-экономические трудности, которые вылились потом в кризис.

Политическая лояльность в нагрузку

— На этой почве, собственно, и возник «план Маршалла»?

— Да, «план Маршалла» стал главным инструментом атлантистов. Он включал в себя огромные суммы финансовой помощи европейским странам (а у США были накоплены значительные золотовалютные резервы, потому что война оказалась им крайне выгодна). «План Маршалла» стал инструментом вхождения США на европейские рынки, которые долгое время были малодоступны для американских инвесторов и для торговли крупных компаний, хотя во многие ниши они пришли еще в межвоенный период. Кстати, до войны американским компаниям часто было легче работать с нацистской Германией, чем с Великобританией или Францией. Те в гораздо большей степени пытались закрыть свои рынки от промышленных товаров из США. А с немцами было легче, во всяком случае, до 1938–1939 годов. Потом ситуация поменялась, но некоторые американские компании работали на немецком рынке до 1942–1943 годов.

Для реализации цели прихода на европейские рынки американских корпораций после войны огромное значение имело присутствие американских войск в Европе. Но не только: важно иметь в виду также разгром в годы войны Франции, резкое ослабление Великобритании и поражение Германии, то есть тех держав, которые могли претендовать на какую-то лидирующую роль в Старом Свете. Плюс продвижение Советского Союза далеко на запад, которое интерпретировалось как угроза всему западному миру…

— …и вынуждало искать лидера…

— Естественно. Наличие общей угрозы очень способствовало тому, чтобы Вашингтон увидел себя в роли лидера западного мира.

— Но «план Маршалла» американцы изначально — по крайней мере на уровне деклараций — готовы были распространить на всех желающих. В том числе на СССР…

— Не совсем так: американцы были готовы распространить «план Маршалла» на всех, кто был готов принять соответствующие экономические и политические решения. Но политические решения были однозначно неприемлемы для СССР и поэтому — по воле Иосифа Сталина — оказались неприемлемы и для стран Восточной Европы, которые были освобождены от нацизма благодаря Советскому Союзу.

— О каких политических решениях идет речь?

— Вместе с государственными программами помощи одновременно в Европу должны были пойти частные деньги. Примерно 45% составляли не государственные средства, а средства частных компаний и банков, которые помогали Соединенным Штатам в реализации этого грандиозного плана. Естественно, они рассчитывали получить и какую-то выгоду. А когда приходит крупный американский инвестор, он всегда заинтересован в социально-политической стабильности, которая обеспечит бесперебойное функционирование его предприятий, устойчивый рынок, гарантии прямых инвестиций. А значит, в функционировании такой политической системы, при которой не произойдет национализации предприятий и активов, а также в том, чтобы та или иная страна, которая получает эти инвестиции, была политически лояльна по отношению к Соединенным Штатам.

— Иными словами, условием участия была безоговорочная политическая лояльность Вашингтону?

— И наличие сходной с американской модели организации политической жизни. Одной из важных компонент американского атлантизма в ХХ веке была концепция «демократического мира». Суть ее состояла в том, что индустриальные рыночные (потом появилось слово «либеральные») страны якобы не заинтересованы в конфликтах друг с другом, потому что у них взаимное размещение инвестиций и взаимные торговые обязательства. Из этого следовало, что эти страны будут обеспечивать такие политические условия, при которых между ними не произойдет войны. Сменяемость правительств и демократическая форма правления также затруднят войны между ними — для их ведения нужны решения парламентов, а не только исполнительной власти. Поэтому США, как главная рыночная демократия, были заинтересованы в распространении соответствующих принципов государственного устройства, ценностей и моделей развития сначала в Западном полушарии, а потом в Европе и по всему миру. Именно так формулировали свое видение американские атлантисты в середине ХХ века.

Взращивание элит

— Оправдал ли себя «план Маршалла» — с точки зрения Вашингтона по крайней мере?

— Конечно. Потому что он был, с одной стороны, программой помощи, а с другой — программой интеграции европейских стран и экономик в систему взаимозависимости с США. План обеспечил не только взаимодействие экономик Соединенных Штатов и стран Западной Европы, но и еще более глубокое взаимопроникновение элит. Этот существеннейший момент многие недооценивают. Европейскую элиту стали достаточно быстро интегрировать в систему социальных и политических связей с американской элитой. Да, конечно, немецкая элита осталась немецкой, французская — французской, британская — британской. Но связи и личные контакты — вплоть до матримониальных отношений (британская аристократия начала укреплять свои семьи за счет американского капитала еще с конца XIX века), вплоть до того, кто где учился и как делал карьеру, кто где в каких компаниях работал, — благодаря «плану Маршалла» получили огромный стимул.

Что сделали американцы? В бывших державах «оси», Германии и Италии, они отобрали большое количество молодежи — талантливой, из хороших семей — и пригласили ее на учебу в Штаты за счет американского бюджета. И очень многие из этих людей, приехавших тогда в США, потом сделали прекрасные деловые карьеры (в том числе благодаря связям, которые у них выработались с американскими сверстниками, их родителями и так далее), блестящие карьеры в политике, в бизнесе, в экспертном сообществе, в журналистике. То есть это был долгосрочный, очень продуманный шаг, который дал колоссальный эффект для развития трансатлантической общности.

— Какую роль в формировании послевоенного атлантизма сыграли идеи антисоветизма и антикоммунизма?

— Изначально атлантизм формировался как система ценностей и представлений, противоположная идеологиям, на которых были основаны европейские колониальные и континентальные империи, приведшие мир к Первой мировой войне.

Но уже после революции 1917 года в России (а я напомню, что США не признавали СССР дольше других — до 1933 года) атлантисты готовы были противостоять советскому большевизму как идеологии, несущей альтернативную модель развития, как системе ценностей и принципам организации государственного устройства, которые не имеют ничего общего с американской демократией. В этом смысле Советский Союз был онтологическим врагом, и американские атлантисты, которые были заинтересованы в том, чтобы Соединенные Штаты стали лидером всего западного сообщества, были убежденными антикоммунистами. И конечно, они понимали, что конфликт с СССР дает им уникальный шанс. С одной стороны, он мобилизует ресурсы в Западной Европе и в других регионах мира для противостояния, а с другой — конфликт такого масштаба позволяет пренебречь всем остальным и получить лояльность тех, чью лояльность они не получили бы в иных обстоятельствах: если бы не было такого противника, который показал свою дееспособность в военном отношении, армия которого стояла от Вены до Тихого океана и который к тому же имел столь мощное идеологическое влияние по всему миру, включая даже Западное полушарие.

Кому это НАТО?

— Так вместе с американской экономической помощью в Европе появилось НАТО…

— Совершенно верно: появление НАТО стало закономерным продолжением «плана Маршалла». Соединенные Штаты стремились создать военно-политические инструменты, которые, с одной стороны, обеспечивали бы гарантии безопасности для американских компаний и банков, приходящих на новые рынки, а с другой — противостояли бы Советскому Союзу и советской внешнеполитической, военной и идеологической экспансии, гарантировали бы политическую стабильность в странах Европы. Причем идеологическая экспансия СССР была страшнее, чем военная, потому что она преобразовывала общества не по тем образцам, о которых мечтали в Вашингтоне.

При этом создание НАТО было сознательно направлено и на то, чтобы поставить старые европейские державы в положение зависимых, отсечь у них любые лидерские амбиции. Неслучайно Соединенные Штаты так активно помогали процессу деколонизации: распад европейских колониальных империй был им на руку, он открывал новые рынки, которые благодаря протекционистской политике европейских держав до этого были закрыты. Он создавал условия для того, чтобы европейские союзники — и вновь обретенные, и старые — смиряли свои амбиции. И чтобы в итоге Соединенные Штаты становились первыми среди равных или, вернее, среди совсем не равных.

— Когда, с вашей точки зрения, созрела идея расширения НАТО на восток Европы?

— Еще на закате СССР. Многие американцы об этом не говорили открыто, но они это подразумевали. А некоторые даже открыто говорили, не стесняясь этого, причем уже с 1990 года, то есть когда СССР еще существовал. Штаты были нацелены на то, чтобы НАТО не прекратило свою деятельность и сохранилось как военно-политический блок. Они были заинтересованы, чтобы новые восточноевропейские члены вошли в НАТО, потому что для них это был силовой инструментарий, гарантировавший безопасность американских инвестиций, компаний и банков, которым предстояло работать в новых демократических странах Европы. А еще интеграция в НАТО была для США и их союзников гарантией от восстановления сферы влияния СССР/России и коммунистического реванша.

Закономерно, что американцы и в случае со странами Вишеградской группы (Польша, Чехия, Венгрия и лишь пять лет спустя — Словакия), а затем со странами Балтии и другими странами Восточной Европы настаивали на синхронизации расширения Евросоюза и НАТО, жестко выдерживая эту линию. Очень логичная политика, потому что это, во-первых, создавало условия для обеспечения полной лояльности элит, а во-вторых, не давало возможности укрепиться в Восточной Европе старым европейским державам и Европейскому союзу как некой наднациональной политической общности, в которой ключевую роль играли бы державы Западной Европы. Иными словами, атлантистская политика США была направлена в том числе на ослабление потенциальной новой роли Германии, Франции, самого Евросоюза в Восточной Европе.

— То есть романтические представления европейцев о Евросоюзе как о некоем самостоятельном сообществе были не более чем романтическими представлениями, а в реальности ЕС — это тоже часть атлантического проекта?

— Нет, это не так. Евросоюз — здание на другом фундаменте. В условиях ослабления Советского Союза и затем его распада у очень многих еврооптимистов, что называется, расправились плечи. Они поверили в то, что возникнет стратегическая автономия Европы и что они получат некую новую возможность для активного участия в глобальной политике. Но США на протяжении последних 30 лет делали все, чтобы синхронизировать процессы евроинтеграции и евроатлантической интеграции, понимая, что новые восточноевропейские члены НАТО и Евросоюза будут более лояльны Вашингтону, чем Парижу, Берлину, Брюсселю, Риму и так далее. На это и был сделан стратегический расчет.

— Еще в 2008 году, когда Франция и Германия блокировали вступление в НАТО Грузии и Украины, и ранее, в 2003 году, когда они занимали особую позицию по войне в Ираке, их голос был более или менее весом. Теперь его не слышно вовсе.

— Теперь — практически нет. Франция и Германия показали свою несостоятельность в качестве гарантов прекращения конфликта на востоке Украины: «нормандский формат» урегулирования провалился. Вашингтон, не став одним из гарантов Минских соглашений и поддерживая евроатлантические амбиции Киева и нежелание украинского руководства эти соглашения выполнять, сделал все для усугубления кризиса. Соединенные Штаты получили уникальные возможности усмирения амбиций западноевропейских держав, взяв курс на сдерживание уже не Советского Союза, а России. То, что Россия, с одной стороны, была превращена американцами в пугало для их европейских союзников, а с другой — действительно отстаивала зону своих жизненно важных интересов и противодействовала экспансии НАТО, позволило очень серьезно консолидировать союзников. Это дало возможность американцам выстроить их в шеренгу, заставить их больше платить за свою безопасность, и сейчас количество стран, которые будут платить больше 2% ВВП в бюджет НАТО и нести бремя военных расходов, только увеличивается. Антироссийская истерия позволила сохранить рынки для американских компаний военно-промышленного комплекса, потому что европейские союзники, конечно, будут вооружаться прежде всего американским оружием. А вот западноевропейские страны, в первую очередь Германия, Италия, Нидерланды и другие, уже несут существенные потери от режима американских и европейских санкций и понесут еще бόльшие в случае решения об отказе от российской нефти, а в более отдаленной перспективе и от российского газа. Это будет ударом по их промышленности.

Онтологический клинч

— В каком качестве рассматривалась Россия после холодной войны? Были ли представления о том, что ее можно как-то интегрировать в эту систему? Или это сразу был как бы отрезанный ломоть для Запада?

— Я думаю, что здесь в американском истеблишменте было несколько позиций. Первая позиция — доминирующая, что нельзя допустить возрождения России в качестве крупной влиятельной силы на евразийском пространстве — в Европе и в Тихоокеанской Азии, но прежде всего именно в Европе и на постсоветском пространстве. А значит, Россию нужно сдерживать. Да, может быть, помогать ей в каких-то рыночных трансформациях, но в первую очередь обеспечить ее денуклеаризацию, то есть лишить статуса ядерной державы, снизить возможности ее возрождения в новом качестве как потенциального источника угроз для сообщества либеральных рыночных демократий.

Вторая позиция, которая тоже была весьма значима, была немножко другой. Она состояла в том, что да, Россию можно трансформировать и вовлечь в западное сообщество в качестве отчасти интегрированного, но все-таки не полноценного члена НАТО. В качестве игрока, который будет экономически зависим, политически лоялен, безопасен в военном отношении и, соответственно, будет осуществлять необходимую внешнюю политику, соотносящуюся с интересами США.

Была и третья позиция. Она была совсем прагматичная: что, может быть, Соединенным Штатам имеет смысл просто договориться с Россией о правилах игры и о сферах влияния, потому что она не интегрируема в западное сообщество в принципе. И кстати, это была рациональная оценка: какой бы ни была политическая система в России, наша страна не смогла бы войти в евроатлантические структуры, потому что ее ядерный потенциал, сопоставимый с Соединенными Штатами, сразу даст ей исключительные позиции внутри НАТО. А это изменило бы саму природу НАТО и пошатнуло бы лидерство Вашингтона в блоке в военной и в политической сферах.

— Поэтому ее нужно либо разоружить…

— Да, либо разоружить, либо интегрировать. Но как это сделать? С таким количеством ядерного оружия и с таким военным потенциалом…

— Россию не разоружить. А в случае попыток интеграции она будет требовать эксклюзивных условий интеграции.

— Конечно, особого статуса. Но какой может быть «особый статус» внутри НАТО, если там у бывшей социалистической Болгарии точно такой же статус, как, например, у мощной индустриальной Германии? Особый статус там только у одной страны — США. Интеграции России в свои структуры НАТО в привычном нам виде не переживет. Те, кто верил (а есть и те, кто верит до сих пор) в интеграцию России в западное сообщество и в евроатлантические структуры, просто демонстрируют полное непонимание логики существования таких структур, как НАТО, и правил игры в них.

— Но договариваться с Россией, как мы знаем, никто не захотел…

— Да. И это притом, что идея договориться с Россией о зонах интересов — наиболее здравая, прагматичная, разумная, чем первые две. Ну, первая — очень простая: вот вам враг, все хорошо, все мобилизованы. Вторая иллюзорна, но она получила второе дыхание с пониманием того, что главным стратегическим противником Соединенных Штатов на долгосрочную перспективу становится Китай. И эта позиция жива. Она отчасти влияла, например, на ту же политику «перезагрузки» 12 лет назад. Но, что называется, у нее есть свои объективные и субъективные ограничители.

А вот третья позиция, может быть, и была бы самой здравой и позволила бы избежать очень многих проблем: просто договориться о новых сферах влияния. Но это противоречит базовому принципу, которым руководствуется значительная, наиболее идеологизированная часть американской внешнеполитической элиты, в первую очередь наиболее убежденные атлантисты: что ни одна страна, кроме США, не может претендовать на собственные зоны интересов в Евразии. Но с такой позицией Россия никогда не согласится. Россия всегда будет заинтересована в том, чтобы иметь зону экономических интересов, а лучше и политического влияния на постсоветском пространстве. Отсюда клинч — глубочайший, онтологический, если угодно.

— В свое время вы написали книгу, которая называлась «Единство и разобщенность Запада». Теперь с разобщенностью внутри коллективного Запада покончено. Есть ли сейчас возможность найти какие-то противоречия и использовать их, как когда-то их использовал Советский Союз?

— Действительно, Соединенные Штаты, спровоцировав конфронтацию между Россией и Украиной, дали все козыри сторонникам сдерживания России и противодействия ей по всем азимутам, сплотив тем самым коллективный Запад.

Но всегда есть глубокие зазоры между интересами американских и европейских элит, бизнеса, правительств. Сейчас, вы правы, они фактически сомкнулись, но любое состояние международной системы — временное. Очевидно, что странам Евросоюза (во всяком случае, его западноевропейской части) невыгодно оказаться в роли заложников политики США в их противостоянии с Россией и Китаем. На следующие 10, 15 или 20 лет, со всеми рисками неконтролируемой эскалации в случае прямого военного столкновения. Причем заложниками, на которых лягут — вернее, уже ложатся — наибольшие издержки.