Эмпатия в международной политике – это исключительно дефицитный товар. Однако она способна дать нам главное – понимание того, с какими ограничителями сталкиваются другие страны, даже когда они вполне искренне стремятся с нами сотрудничать. Для России, благополучие которой зависит в том числе от отношений с соседями и мировым большинством, это свойство является наиболее важным, полагает Тимофей Бордачёв, программный директор Валдайского клуба.
Международная политика всё более активно выбирается из состояния, противоестественного её природе, однако благостного для обывателя. И по мере того, как любые признаки линейности будут исчезать из всего, что нас окружает в мировых или региональных делах, станет повышаться значение способности к отрицанию устаревшего интеллектуального багажа, усвоению нового опыта, эмпатии как пониманию мотивов других и, наконец, избавлению от манеры эмоционально воспринимать происходящее. Все это представляется чрезвычайно полезным для тех, кто стремится к профессиональному пониманию происходящего в мире и в ещё большей степени – для студентов, выбравших специальность «международные отношения», которым предстоит унаследовать это стремление в будущем.
Эмпатия в международной политике – это исключительно дефицитный товар. Однако она способна дать нам главное – понимание того, с какими ограничителями сталкиваются другие страны, даже когда они вполне искренне стремятся с нами сотрудничать. Для России, благополучие которой зависит в том числе от отношений с соседями и мировым большинством, это свойство является наиболее важным, полагает Тимофей Бордачёв, программный директор Валдайского клуба.
Международная политика всё более активно выбирается из состояния, противоестественного её природе, однако благостного для обывателя. И по мере того, как любые признаки линейности будут исчезать из всего, что нас окружает в мировых или региональных делах, станет повышаться значение способности к отрицанию устаревшего интеллектуального багажа, усвоению нового опыта, эмпатии как пониманию мотивов других и, наконец, избавлению от манеры эмоционально воспринимать происходящее. Все это представляется чрезвычайно полезным для тех, кто стремится к профессиональному пониманию происходящего в мире и в ещё большей степени – для студентов, выбравших специальность «международные отношения», которым предстоит унаследовать это стремление в будущем.
И, что самое главное, современный мир учит нас, что лучше не надеяться на восстановление линейной логики событий, чем каждый раз испытывать разочарование по поводу планов, оказавшихся несбыточными по объективным причинам. Ведь это разочарование в конечном итоге никак не усиливает нашу связь с реальностью.
Самая сложная задача, на самом деле, стоит перед теми, кто в силу своих профессиональных обязанностей должен взаимодействовать с общественным мнением.
Во-первых, потому, что масштабы доступа к разнообразным источникам информации постоянно увеличиваются и даже самые бдительные правительства не могут поставить действительно надёжный заслон между своими гражданами и информационными злоумышленниками. Тем более такая задача является сложной в обществах сродни российскому, где индивидуальная свобода выбора, в том числе источников самой разной информационной белиберды, является исключительно важной для граждан.
Во-вторых, потом, что совершенно бессмысленно заставлять рядового гражданина думать о происходящем подобно историку, понимающему, что объективная реальность мировой политики редко бывает связана с нашими о ней представлениями.
Обе проблемы являются нерешаемыми в рамках сравнительно морального поведения. Поэтому максимально далеко здесь продвинулись представители именно британского и американского истеблишмента. Однако в том, что находится за пределами главного и касается сравнительно профессиональных суждений о мировых делах, современные обстоятельства можно признать исключительно благоприятными.
Мы можем совершенно спокойно выбросить на свалку практически все известные теоретические построения о природе международной политики и свойствах внешнеполитического поведения государств. В первую очередь потому, что большая их часть была создана за последние тридцать лет, то есть в период, когда практически всеобщей задачей университетских теоретиков было обосновать вероятность только одного, весьма линейного развития мировой политики и экономики. Эдвард Х. Карр ещё накануне Второй мировой войны писал, что в общественных дисциплинах «аргументы и цель являются частью одного пакета».
Однако за последние тридцать-сорок лет кое-что изменилось: военно-политическое доминирование Запада после конца холодной войны было таким мощным, что почти все теории разделились на две части. Одни служили для обоснования той или иной формы продолжения этого доминирования. Другие объясняли отношения внутри узкой правящей группы государств и были направлены на поиск путей к тому, как сделать лидерство США внутри Запада более гармоничным и менее затратным для самих американцев.
Обе эти задачи представляются совершенно неинтересными для всего остального человечества, поскольку не отвечают его стратегическим интересам даже в том случае, если определённые преимущества Запада приносят практическую пользу.
Более того, нет даже особого смысла разбираться в хитросплетениях отношений США и Европы, поскольку возможность повлиять на них извне сталкивается с крайне решительным сопротивлением. И наивно думать, что 1001-е объяснение европейцам того, насколько Соединённые Штаты к ним несправедливы, принесёт, например, Китаю или России хоть какую-то пользу. Европейцы и сами знают, в каком положении находятся. А кроме того, даже это их положение даёт весьма серьёзные выгоды, рассчитывать на которые они вряд ли могли бы в случае более справедливых условий соревнования с остальным миром.
Иными словами, современная «наука» о международной политике может крайне мало дать её пониманию, и слава Богу. Тем более что все существующие теории – это продукт исторического и культурного опыта западной цивилизации. Однако необходимо идти дальше и избавляться не только от интеллектуальных штампов Запада, но и от самого способа мыслить в системе координат, породившей эти штампы. Это и представляет собой самую сложную, но и наиболее важную, как кажется, задачу в области нашего абстрактного понимания того, что на самом деле творится в мире.
Другим важным свойством, которое может привить нам современная международная политика, является способность к усвоению нового опыта. Это является вызовом исключительно для всех и не нужно думать, что Россия, с нашей любовью «сидеть на печи», представляет собой исключение. Великие державы и их интеллектуальные круги обоснованно считают именно свой опыт наиболее важным и пригодным для понимания происходящего вокруг. Для этого у них есть солидные основания, поскольку именно их военно-политическое могущество заставляло и заставляет крутиться колеса истории. Но такая самоуверенность является и ограничителем, в силе которого Россия может иногда убедиться не меньше, чем её традиционные соперники на Западе. Новые глобальные игроки – Китай, Индия и страны поменьше – также склонны абсолютизировать свой опыт. И тем, и другим такая привычка мешает понимать новое в том случае, если оно не является продуктом их собственной деятельности. А именно так будет в мировой политике случаться всё чаще. И тот, кто первый поймёт, что ценность имеет любое знание других народов и их культуры, сможет раньше остальных избавиться от того, чтобы втискивать новые знания в заранее придуманную теоретическую схему.
Эмпатия в международной политике – это исключительно дефицитный товар. Однако она способна дать нам главное – понимание того, с какими ограничителями сталкиваются другие страны, даже когда они вполне искренне стремятся с нами сотрудничать. Понимание мотивов остальных ни в коем случае не означает принятие правоты их позиции или необходимости услужить их интересам. Оно также не означает готовности соглашаться или рассматривать компромисс там, где это вступает в противоречие с собственными интересами и ценностями. Но эмпатия помогает нам увидеть то, как другие видят своё место в мире и по каким причинам у них возникает то или иное суждение. Для России, благополучие которой зависит в том числе от отношений с соседями и мировым большинством, это свойство является наиболее важным. Тем более что принуждение мало того, что не оправдало себя в прошлом, но и не имеет под собой достаточных силовых оснований в настоящем.
Соседи России, например, чувствуют себя в окружающем мире совершенно по-разному и нужно принимать это во внимание. Белоруссия, самое близкое к России государство, не столь давно столкнулась с попыткой Запада спихнуть её в пропасть наподобие украинской, а сейчас находится на переднем крае борьбы за новый мировой порядок. А вот Казахстан, не менее дружественный в отношении российских интересов – страна, которую окружают одни друзья. И оба соседа России выстраивают свои тактические решения именно на основе собственного восприятия своего положения в мире.
Последнее, что даёт нам всеобщая турбулентность, – это постепенно приобретаемое умение менее эмоционально воспринимать происходящее. Однако это умение, собственно говоря, является результатом всех перечисленных выше качеств, развитие которых протекает в исключительно благоприятных для этого условиях. Мир уже никогда не станет прежним потому, что он таким, каким мы его себе представляли, собственно, и не был. Стабильность и предсказуемость оказались иллюзией, обосновать которую в наших головах были призваны теории и концепции. Заменить их практическими навыками и простой адекватностью – задача, представляющая интерес.
Источник: Международный дискуссионный клуб «Валдай»
