Российская экономика преодолеет кризис к концу года

Все познается в сравнении. В 2020 году страна столкнулась, целый мир столкнулся с невероятным непрогнозируемым кризисом. Лучше его сравнивать с войной, которая началась, действительно, неожиданно. На мой взгляд, это не красивое сравнение, это реальное сравнение, потому что против людей выступил враг, которого мы не знали, знали плохо. Надо было организовывать ему сопротивление, параллельно вырабатывать систему вооружений, перестраивать экономику на военные рельсы, средств защиты и противодействия, лечения. Одновременно налаживать разведку в виду ученых, которые должны были проникнуть в генштаб этого коронобесия, понять, что там будет, что замышляется, какие мутации, какие штаммы, что будет происходить.

На самом деле, то, что происходило, надо сравнивать с войной. И ее экономическими последствиями. Экономические последствия природного катаклизма. И это очень важная особенность.

Сейчас притом, что ситуация очень напряженная, но мы, не только Россия, а ведущие страны мира, лучше понимаем, что происходит, как лечить, что делать. И вполне понятны последствия для людей, для каждого конкретного человека, потому что пока не пройдет время, трудно оценивать отдаленные последствия болезни для разных возрастов людей. И, конечно, это очень серьезная проблема и вызов. И 2021 год должен быть облегчением. Российская экономика отреагировала на кризис лучше…

Как вы считаете, 2021 год будет хорошим или плохим? Прорывным для России или более тяжелым, нежели раньше?

– Все познается в сравнении. В 2020 году страна столкнулась, целый мир столкнулся с невероятным непрогнозируемым кризисом. Лучше его сравнивать с войной, которая началась, действительно, неожиданно. На мой взгляд, это не красивое сравнение, это реальное сравнение, потому что против людей выступил враг, которого мы не знали, знали плохо. Надо было организовывать ему сопротивление, параллельно вырабатывать систему вооружений, перестраивать экономику на военные рельсы, средств защиты и противодействия, лечения. Одновременно налаживать разведку в виду ученых, которые должны были проникнуть в генштаб этого коронобесия, понять, что там будет, что замышляется, какие мутации, какие штаммы, что будет происходить.

На самом деле, то, что происходило, надо сравнивать с войной. И ее экономическими последствиями. Экономические последствия природного катаклизма. И это очень важная особенность.

Сейчас притом, что ситуация очень напряженная, но мы, не только Россия, а ведущие страны мира, лучше понимаем, что происходит, как лечить, что делать. И вполне понятны последствия для людей, для каждого конкретного человека, потому что пока не пройдет время, трудно оценивать отдаленные последствия болезни для разных возрастов людей. И, конечно, это очень серьезная проблема и вызов. И 2021 год должен быть облегчением. Российская экономика отреагировала на кризис лучше…

– Как раз я хотел сравнить российскую экономику с мировой.

– Очень важно, что российское правительство и Москва, на которую пришелся основной удар, как на Брестскую крепость я бы сказал в 1941 году, правительство московское и федеральное очень быстро перестроились. Это очень важно. Еще в то время, когда многие говорили, что это китайская ерунда, до марта многие говорили, что не надо драматизировать. Московское и федеральное правительство очень четко среагировали. Они начали готовиться к серьезным противодействиям, понимая, что почти ничего не понятно. И понимание того, что ничего не понятно, это было важнейшим преимуществом тех людей, которые принимали в нашей стране и в нашем городе решения о противодействии COVID-19. По сути, мы начали на месяц раньше, чем накрыло. Это было очень важно.

Второе. Наше правительство не пошло на популистские призывы – давайте заливать деньгами. Говорили, что надо потратить 10% ВВП, как минимум, а то и больше, и это выглядело довольно убедительно, но все-таки, правительство Мишустина во главу угла поставило не только расходы. И в результате мы получили уникальную по сравнению со многими странами ситуацию, достаточно посмотреть на таблицу. Объем расходов и объем спада экономики. Вот у нас расходы на борьбу с кризисом 4,6% ВВП, причем, без госгарантии 3,8%. Спад – 3,1%.

Если вы посмотрите на другие страны, Германия почти 40% при спаде 5,5%. Там, правда, почти половина была гарантия. Италия – 38%, спад 9%. Британия - -10, притом, что 30% ВВП было израсходовано на антикризисные меры. И так далее. При спаде близком к нам – на 4,3% Швеция почти потратила 11% ВВП на антикризисные меры.

У нас один из лучших в мире показателей. Не деньгами, а деньги являются необходимым, но не достаточным условием решения экономических проблем.

– Может, стоило больше потратить денег правительству на поддержку, в первую очередь, бизнеса? На малых предпринимателей, на средних, потому что очень некоторые ругаются, что бросили нас на произвол судьбы.

– В значительной мере на них и расходовали. Одна из причин небольшого спада является структура нашей экономики. Знаете, как часто бывает: то, что является недостатком в мирной время, вдруг оказывается достоинством в военное. Вот структура российской экономики, где малый бизнес играет относительно большую роль, на что все жаловались раньше, малый бизнес был наиболее уязвим. И значительная часть поддержки и шла малому бизнесу и в форме приостановки арендной платы, где возможно, остановки, откладывания выплаты налогов. У нас очень сильно упал, были снижены очень сильно социальные налоги, а на них всегда очень жалуются.

Другое дело, эти жалобы отчасти связаны с тем, что несмотря на всю работу, все-таки в серой зоне находится определенная часть бизнеса. А вот серой зоне не помогали, как можно помогать серой зоне, если ее как бы легально не существует. И я бы связал, скорее, с этим фактором.

Есть и макроэкономическая проблема, которую я тоже не могу не отметить. Мы часто сравниваем кризисы прошлого – Великая депрессия 30-х годов, президент наш, выступая на Давосском форуме, привел это сравнение совершенно справедливо. Это наш кризис 70-х годов и кризис 2008-2010 годов, многие его называют Великой рецессией по аналогии с Великой депрессии 30-х.

Нынешний кризис был связан, все-таки, не с экономическими проблемами. Он начался как военный или природный катаклизм. И в этом смысле он сильно отличался от кризиса 2008 , 2009 или 30-х годов. По масштабу он сопоставим с 30-мы годами, но по качественным своим характеристикам он другой. Это кризис, экономические последствия которого начались с шока предложения, а не с шока спроса, извините, если я говорю несколько более сложно, но, с другой стороны, это достаточно понятно.

Проблема была в том в 30-е годы, что по ряду экономических причин упал спрос. И ошибка, потом стало понятно, вместо того, что надо было поддержать денежными выплатами, макроэкономическая политика еще более ужесточилась. Когда у вас начинается все с шока предложения, то есть, у вас закрываются предприятия потому, что карантинные меры, закрываются границы – нет внешней торговли. Но в этом смысл впрыскивание денег ведет не к поддержанию людей, а к поддержанию инфляции. Если у вас деньги идут, а ответа нет, поскольку закрыты бизнесы, границы закрыты, то это уходит в инфляцию и на валютный рынок, а вовсе не развитие производства. И в этом смысле я считаю, что успех нашего правительство состоял в том, и Центробанка, что они это очень хорошо понимали. И они все время балансировали. Как помочь людям и бизнесу, при этом как не допустить, чтобы это все ушло в инфляцию.

– Владимир Александрович, я тут общался с губернаторами, в частности, с губернатором Омской области Бурковым. И он отметил, как раз, работу правительства, в первую очередь, министерства финансов во время коронакризиса. Говорит, не успеваем даже внести предложение в правительство, деньги уже падают на счет региона. Никогда в жизни, говорит, такого не было.

Почему так мобилизовалось правительство? Почему раньше такого не было? Многие же регионы жаловались на то, что все очень затягивается.

– Военное время требует большей мобилизации, но, честно говоря, у нас всегда Минфин действовал довольно четко. И просто, понимаете, на мой взгляд, риски макроэкономические были гораздо более высокие. Минфин смог быстро принять решение, правительство о заимствовании на финансовом рынке, о расширении финансирования. На мой взгляд, можно, конечно, ответить популистски, потому что такие умные люди, они, правда, умные. Но понимаете, это результат предыдущих лет, это результат очень серьезной работы по реализации макроэкономики по подавлению инфляции. В предыдущие кризисы мы входили с инфляцией сильно выше. 6,7,8%, в этих условиях главными проблемы были макроэкономические. Не допустить дисбаланса. Можно вливать деньги в экономику, а цены будут расти еще быстрее. И никакого смысле в этом не будет. Как бы деньги будут приходить, но гораздо более обесцененные, чем они были до того.

А вот здесь правительство было гораздо более свободно в своих финансовых действиях. Оно могло почти не смотреть на проблему инфляции, поскольку инфляция контролировалась и правительство понимали, что давая деньги в экономику, оно их не обесценит. Оно будет давать те деньги, которые стоят столько, сколько они сейчас стоят. И это создавало очень широкое пространство для маневра. Плюс, конечно, очень низкий государственный долг, потому что у нас валютный долг близок к нулю, а государственный долг порядка 15% ВВП в национальной валюте, то есть, это почти ноль. По сравнению с другими странами со 113% в США, 240% в Японии и дальше по списку. Это давало огромное пространство в заимствовании, причем, здоровом заимствовании, в том числе, и потому, что в условиях кризиса частные инвестиции не очень идут в экономику. Поэтому деньги есть на депозитах.

Было огромное пространство для того, чтобы задействовать финансовые резервы для текущего кризиса.

– А зачем нужны заимствования? Нам многие экономисты говорят о том, что у нас кубышка на 8 триллионов. И вот она на черный день и нужна была. Вот и пришел черный день.

– Кубышка – не люблю это сравнение, потому что думают, что где-то лежит бочонок с золотом.

– Так и думают!

– Это все не совсем так. Это возможность инфляционно выпустить деньги.

Когда заимствование очень дешево, а они сейчас и в мире, и в России беспрецедентно дешевы, выгоднее заимствовать, чем тратить и расходовать резервы, которые можно задействовать тогда, когда заимствования более дорогие и менее эффективные. Плюс мы заимствуем не на внешних рынках, мы не берем на себя валютные риски. Мы заимствуем на внутреннем рынке деньги, которые лежат в банках, которые не расходуются на инвестиции.

Мне кажется, что этот кризис привел к еще одной макроэкономический новации. Это, конечно, проблема дискуссии, она не очень популярна. Но, знаете, вот у нас есть такое понятие – кредитор последней инстанции. Это понятие хорошо известно экономистам. Вот Центробанк считается кредитором последней инстанции.

Мне представляется, что мы сейчас, не только Россия, практически все развитые страны, включая ведущие развивающиеся, например, Китай, находимся в точке, когда правительство может позволить себе быть инвестором последней инстанции. Если у вас плохо идут частные инвестиции, а в мире в целом сейчас, во многих странах, включая Россию, инвестиции сейчас ниже сбережений. То есть, при динамичной экономике обычно доля сбережений в ВВП ниже, чем инвестиции. Вот сейчас в условиях низкой инфляции и очень высокой неопределенности частный инвестор не очень готов рисковать деньгами. А низкая инфляция позволяет их держать, как только они обесценятся.

Да, государственные инвестиции, как правило, менее эффективны, чем частные, но если у вас нет выбора, частных инвестиций нет или они минимальны, то, естественно, государство должно прийти, тем более это огромная сфера, куда государство должно инвестировать, прежде всего, это инфраструктура транспортная и цифровая и человеческий капитан – прежде всего, здравоохранение и образование. Вот эти несомненные приоритеты государства, которые создают основу для будущего экономического роста, когда частник захочет вкладывать.

В общем, в современных условиях, действительно, заимствование лучше, чем расходование резервов.

– Дальше что? Когда Россия выйдет из этого кризиса, в котором оказалась вместе со всем миром? Когда мир выйдет из этого кризиса? И когда мы вернемся хотя бы на уровень 2019 года, чтобы продолжить дальше рост. И, вообще, изменилось понятие роста?

– Хороший вопрос. У него две стороны. Первая, видимо, в течение года мы выйдем на параметры докризисные, но в разных странах по-разному. У нас спад был не такой большой. На самом деле, чем хорош обычный кризис? Тем, что после него начинается восстановление. Это не структурный кризис, там нет проблемы банкротств. Есть проблемы банкротства, но не из-за неэффективности. Из-за проблем ликвидности, которые правительство старается решать.

В общем, восстановление не очень сложная задача. И оно происходит. Экономический рост, в общем, начался. Но есть другая проблема, на которую вы обратили внимание, которая гораздо более важная. Мы должны перестать фетишизировать экономический рост. Он нужен только в той мере, в какой он обеспечивает рост благосостояния. Вот нужны не цифры роста экономики на 5%, нужен рост благосостояния на 5-10%. А мы знаем по последним 30-40 лет, что может быть экономический рост с падением благосостояния и экономическое торможение с ростом благосостояния.

– А как сделать, чтобы благосостояние росло, а не просто экономика России?

– Первый пример – это Советский Союз последних пяти лет своего существования. Если кто помнит, до перестройки ключевым лозунгом КПСС был ускорение. Ведь ускорение произошло. Темпы роста в 86-88-м году выросли. Но только благосостояние резко упало. И ускорение произошло за счет благосостояния. А в Японии, в которой последнюю четверть века темпы роста предельно низкие, а благосостояние растет в силу набора причин.

Но это такой поверхностный взгляд. Если посмотреть более глубоко, то в современно мире очень быстрых технологических изменений мы вообще непонятно что меряем, когда говорим о росте ВВП, потому что технологические новации удешевляются так быстро, что они не отражаются в номинальных цифрах роста ВВП.

Приведу пример. Яндекс-такси или Убер-такси снизило реально спрос на автомобили. Если еще десять или двадцать лет назад представлением семьи среднего класса благосостояния было то, что машин должно быть в семье столько, сколько взрослых членов семьи, то сейчас одна машина много.

– Другими словами, прогресс идет, а экономика тормозится, потому что спроса нет.

– Прогресс идет, а экономика, как принято считать, ведь это совокупность продаж услуг за год, вот выясняется, что машин нужно меньше. Не только потому, что семьи меньше будут покупать, а потому что Яндекс-такси используется гораздо интенсивнее. Часто даже чем обычное такси.

Электронные книги. Вам не нужно столько древесины, не нужно их возить, перерабатывать. Все решается нажатием кнопки на компьютере. И электронная книга дешевле. То есть, мы должны… Я не против расчета ВВП. Очень просто поднять темпы роста ВВП, при этом уронить благосостояние, не вопрос. Начать рыть котлованы по всей стране золотыми лопатами. ВВП будет расти, а благосостояние падать.

– Вы негативные примеры привели, а вот позитивный пример какой-нибудь приведите - как сделать так, чтобы благосостояние выросло?

– Благосостояние связано с ростом производительности. А в более бытовом - необходимо создавать условия для развития новаций, для развития цифровизации, для того, чтобы людям было интересно производить продукцию более эффективно. Чтобы условия для бизнеса были благоприятны. На самом деле, никакой тайны в этом нет. Нет никакого секретного слова о том, как обеспечить экономический рост, ну, в терминах благосостояния. В принципе, посмотрите общенациональный план, утвержденный правительством в конце 2020 года - там практически все написано. Там есть набор антикризисных мер, есть набор структурных преобразований. Сейчас правительство очень интенсивно начало работать на стратегии до 2030 года, с акцентами как раз на человеческие, на технологические инициативы, на эффективное государство. На самом деле, секрет экономического чуда достаточно известен. Эту часть бывает трудно реализовать на практике.

– Что ж у нас-то никак не получается?

– Перефразируя Толстого, можно сказать, что к экономическому счастью все страны идут примерно одинаково, а вот к катастрофе каждый своим особым, специфическим путем. Вот смотрите. Мы прошли, тяжело, но прошли достаточно эффективно 90-е годы и вышли вперед очень высокого роста нулевых. Там было связано и с сильным падением, но и с существенным обновлением национальной базы. То есть, правил игры. Я бы не преувеличивал роль высоких цен на нефть. Это важно, но высокие цены на нефть в нашей ситуации, скорее, искушение, чем источник благополучия. Советский Союз рухнул в основном из-за того, что недооценил риски высоких цен на нефть, полностью построив свою экономику 70-х годов на высоких ценах на нефть. Поэтому набор действий достаточно понятен и зависит от приоритетов правительства. Сейчас понятно, что к приоритетам относятся образование, здравоохранение… здравоохранение в современном развитом обществе создает спрос на перспективные, на очень важные для развития благосостояния сектора. И все, что связано с цифрой и с эффективной транспортной инфраструктурой. Наконец, очень важная история - это как раз эффективность государственного управления. Вообще в современном мире страны конкурируют не дешевизной труда и не обилием природных ресурсов, а качеством государственного управления. Потому что по большому счету в современном мире инвестиции могут легко переходить из страны в страну. И современные технологии все более снижают роль цены труда. Многие экономисты и политики любят говорят - смотрите, развивающие страны предприятия опять переносят в развитые. Но это не потому, что в Соединенных Штатах вдруг поняли, что надо иметь у себя собственную металлургию, а потому, что появилась такая металлургия, такое трудное производство, где важен не труд, а технологии. И важен потребитель, потому что это производство все более должно ориентироваться на спрос. Оно индивидуализированное. И если у нас роль цены труда уходит, а материалы в основном современные, где не нужно ввозить миллионы тонн угля и стали, естественно, это гораздо выгоднее перенести ближе к потребителю. Например, то же производство труб для станции нефти и газа производить в Соединенных Штатах, где сланцевый нефть и газ добывается, а не в Китай и возить их там через полмира.

– Владимир Александрович, вы сказали про качество госуправления, которым соревнуются сейчас страны в мире, а у нас как с госуправлением? Вы ректор главного вуза в стране, который готовит кадры для управления государством. Как вы оцените современных управленцев, современные кадры? И есть ли материал, из которых эти кадры делать?

– Управленцы и кадры, они всегда разные. Вот когда говорят - было плохо и стало хорошо - это такая бесконечная история. И эффективные, и бездельники существуют при любом режиме. В старом советском спектакле «Кремлевские куранты» один из героев говорит - морды били при любом режиме. Эффективные и неэффективные студенты есть при любом режиме и в любую эпоху. Наша задача, конечно, собрать наиболее эффективных. И в этом смысле мы уникальный вуз действительно. При том, что через нас в год проходит более 200 тысяч человек на разных программах - длинных, коротких. У нас от двух третей до трех четвертей это взрослые люди, это переподготовка. У нас очень много студентов, больше 40 тысяч, но 150 тысяч - это взрослые люди, которые приходят за переподготовкой. Там есть флагманские программы, из которых выходят губернаторы, федеральные министры. Ну, опять же, не потому, что вот ты ее окончил и назначен. Просто туда приходят кандидаты из резервов, которые готовятся к разным позициям. Мы стараемся в это наше важное новшество делать две вещи. Первое - взрывать мозги. То есть, на самом деле взрослым людям нужно не рассказывать какие-то прописные истины, это они сами прочитают, а их нужно встречать, например, с интересными людьми, которые видят процесс развития по-другому, которые мыслят нестандартно. Или обладают огромным опытом из государственной службы или из бизнеса. И в этом смысле наше партнерство со Сбербанком и с Германом Грефом, который одним из важнейших участников такого рода семинаров, которому мы очень благодарны, то есть, очень важным и интересным. Могу назвать другие крупные корпорации, федеральных чиновников, опытных региональных чиновников, которые участвуют в этих программах. У нас второе - это действительно должно заставлять смотреть на вещи по-другому. Это наша основная задача. Второе, не менее важно, это командная работа. Это не всегда возможно, но мы стараемся в процессе программ формировать команды. Да, есть программы, где готовятся такие индивидуальные лидеры, но очень важно, чтобы они имели командное чувство, причем, не обязательно, что они потом командой идут даже в одно место работают, они работают и так в одном месте - в нашей стране. Они должны иметь возможность сохранить вот эту коммуникацию навсегда. Это очень важная наша задача. Для меня самым большим комплиментом было, когда один из высокопоставленных чиновников сказал - найден главный результат этой программы - то, что я, когда теперь получаю письмо от моего коллеги, там замминистра, с которым мы были у вас в группе, я ему не могу формально ответить. Вот раньше бы мой аппарат написал отписку, я бы подписал и все было бы хорошо. Сейчас я знаю этого человека и я не могу позволить себе с ним так коммуницировать. И критическая масса таких людей прибывает. И это очень важно. Если же говорить о студентах высшего образования, ну, я, конечно, могу говорить только о нашей ситуации, а мы все-таки по ЕГЭ в этом году по бюджетным местам по состоянию на седьмом месте. То есть, у нас очень высокий ЕГЭ, к нам трудно поступить, но у нас много и коммерческих мест, где тоже достаточно высокий ЕГЭ. Я почему об этом сказал? За последние 10-12 лет я вижу очень серьезное переосмысление отношения к образованию, когда к образованию перестают относиться как к услуге и начинают относиться как к инвестиции. Вот если 12 лет назад можно было сказать - я к вам пришел, вы мне должны дать диплом или я вам заплатил, как вы мне не можете дать диплом, то сейчас все чаще слышишь, а почему мне легко учиться? Я в вас инвестирую время, деньги… два года в магистратуре и при этом мне будет легко, я ничего не получил… то есть, спрос на сложные программы он очевидно растет. И это очень важный тренд.

– Владимир Александрович, хочу сравнить. Вот буквально на днях председатель КНР Си Цзиньпин объявил, что они полностью победили нищету в Китае. Мы с вами в начале нашей программы говорили о том, что Россия относительно других развитых стран не так-то уж и тяжело пережила коронакризис, а Китай вообще поборол, получается, за это время нищету. Это же величайшее достижение. Честно говоря, я не очень верю в то, что коммунистическая партия Китая так отчитывается, что у нас все хорошо. Но, с другой стороны, это очень серьезное заявление. Может быть, и правда, они нашли тот самый метод, тот самый рецепт?

– Вы знаете, в Китае было такое очень жесткое закрытии… давайте честно - я не знаю, что реально происходило в Китае и я не знаю людей, которые хорошо знают, что происходило в Китае и как с этим боролись. Обсуждение преодоления нищеты - ну, тоже… нищета зависит от уровня развития страны. ВВП Китая в среднем существенно ниже, чем в России. Скажем, Китай, когда начинал реформы, они жили как в Советском Союзе конца 20-х годов, то есть, накануне индустриализации. И в этом смысле, ну, вы понимаете, что нищета в Китае отличается от нищеты в России, а нищета в России отличается от нищеты в Швейцарии и они все отличаются от нищеты в Центральной Африке. Поэтому надо понимать, что этот параметр связан с определением нищеты в этой стране. Но то, что Китай бурно развивается, успешно развивается, причем, огромным темпом, темп роста в общем совпадает с ростом благосостояния, это правда и это очень важно. Но всегда надо напоминать, что наша модель не может быть аналогична китайской. В Китае, хочу напомнить, как в Советском Союзе, в 20-е годы, когда они начинали реформы, не было социального государства, не было пенсионной системы, не было и нет масштабного, как у нас, бесплатного высшего образования. То есть, это страна при всей своей коммунистической риторике гораздо менее социальное государство, чем современная Россия, которую часто упрекают, что она недостаточно социальное государство. Социальных обязательств у нашего правительства гораздо больше, чем у китайского.

– Что ж, будем надеяться, что наше государство справится со всеми социальными обязательствами, которых, кстати, достаточно прибавилось в прошлом году. Огромное количество выплат, дополнительных выплат, для семей с детьми, для многодетных, для малоимущих. Как вы считаете, хватит ли сил государству и средств для того, чтобы все обязательства выполнить?

– Ну, это ж тоже искусство государственного управления. Тут важно, во-первых, пропорции, соотношение эффективности трат. За последние 2-3 года у нас в бюджете наметилось усиление доли расходов, которые экономисты называют производителями. Это статьи, которые повышают совокупный фактор производителей, это я опять повторю - это человеческий ??, инфраструктура. Вот эти расходы. У нас был период - примерно 10 лет назад, когда их доля снижалась, вот в последние годы она растет, и это как раз очень важный сдвиг

Второе. Говоря о социальных проблемах, очень важно же - некоторые любят слово «адресность», некоторые нет - но очень важно помогать тем, кому помощь нужна. И вот то, что правительство предложило и реализует проект создания социального казначейства, это очень важный путь для того, чтобы проблемы, о которых вы говорите, можно было решить. Опять же, гарантирован ли нам успех? Я часто повторяю - нет ситуации, из которой нельзя выйти с позором. Но эффективность политики минувшего года, эффективность политики последних лет, устойчивость институтов, все-таки минимизация спада, ну, налицо ряд очень важных сдвигов, о которых почему-то мало кто видит, но они очень важны. Вот никто не фиксирует, что последние 10 лет у нас в кризис не происходит долларизации вкладов. Вот у нас всегда в кризис люди бежали от рубля.

– Сейчас это хорошо заметно в Белоруссии.

– У нас рост валютных и рублевых сбережений колеблется примерно одинаково. То есть, нет вот этих перекладываний. Это колоссальный успех с точки зрения долгосрочной стабильности, ничуть не менее важный, чем высокие темпы роста, как бы даже более важный. У нас есть целый ряд… ну, я уже говорил и о низком долге, и о широких возможностях для финансовой политики. Все-таки у нас рынок труда организован так - ну, это как фундамент достоинства, которое продолжение недостатков - что у нас нет серьезных скачков безработицы, у нас рынок труда демпфируется, экономисты часто жалуются, что у нас увольнения и начинают снижать зарплату, вводить дополнительные выходные, но, мне кажется, с социальной точки зрения это гораздо лучше, чем увольнять людей, а потом их то ли нанимать, то ли не нанимать. И в этом смысле у нас страна, которая нашла пути не допускать серьезной безработицы. И так далее. То есть, в принципе, мы, как правило, справляемся. Я понимаю, что гораздо проще можно говорить - посмотрите, какой ужас… ну, это легко продается, да. Но на самом деле мы очень много чему научились и очень многое стали делать эффективно. Хотя хотелось бы, конечно, и лучше, и эффективнее, и богаче.

– Это заслуга нового правительства или это более глобальные такие процессы?

– И то, и другое. Нынешнее правительство, оно во многом капитализировало тот период стабильности, иногда говорили застоя, но все-таки стабильности, который мы имели в предыдущие годы, ну и, конечно, совершило очень сильный рывок. Потому что резко ускорилось принятие решений, очень сильно прибавилась динамика.

– Ну что ж, будем следить за тем, что дальше будет. Будем надеяться, что скоро мы выйдем из этого кризиса, как вы, Владимир Александрович, говорите, что, может быть, даже в конце этого года. Ну и будем уверенно идти к тому самому росту благосостояния населения. Спасибо большое.