В начале десятого

Весной 1968 года я пришел в старинный особняк в Хлебном переулке недалеко от Арбатской площади, где чуть раньше разместился только что созданный новый академический Институт по США. Так он именовался первое время и впоследствии превратился в широко известный Институт США и Канады.

После короткой беседы с тогда еще доктором наук и будущим академиком Георгием Аркадьевичем Арбатовым я был назначен заведующим несуществующего Отдела региональных проблем внешней политики США. Приглашение поступить в Институт Георгий Аркадьевич прислал мне в Индию, где я работал советником посольства СССР, и мой срок там приближался к концу. Я часто потом называл эти весенние дни началом моей настоящей жизни, которая длится уже более полувека. И это не метафора. За годы своей журналистской, а затем дипломатической жизни я всегда мечтал о научной работе. Точнее говоря, не только мечтал, но и в чем-то готовился к ней. Участвовал в научных семинарах, дискуссиях. В МГИМО сдал экзамены на кандидатский минимум историка. Публиковался, пусть и немного, в коллективных работах ИМЭМО, в журнале «Мировая экономика и международные отношения». Работая в посольстве, по воскресеньям и вечерам писал кандидатскую диссертацию о политике США в Южной Азии. Делал это то дома, то в библиотеке знаменитого особняка Сапру Хаус – резиденции Индийского совета по международным делам. Диссертацию я защитил вскоре после прихода в Институт США.

Основатель и почетный директор Института Европы РАН академик В.В. Журкин продолжает делиться своими воспоминаниями и размышлениями в беседе с проф. О.В. Буториной.

Буторина О.В.: Как начался Ваш путь в большой науке?

Журкин В.В.: Весной 1968 года я пришел в старинный особняк в Хлебном переулке недалеко от Арбатской площади, где чуть раньше разместился только что созданный новый академический Институт по США. Так он именовался первое время и впоследствии превратился в широко известный Институт США и Канады.

После короткой беседы с тогда еще доктором наук и будущим академиком Георгием Аркадьевичем Арбатовым я был назначен заведующим несуществующего Отдела региональных проблем внешней политики США. Приглашение поступить в Институт Георгий Аркадьевич прислал мне в Индию, где я работал советником посольства СССР, и мой срок там приближался к концу. Я часто потом называл эти весенние дни началом моей настоящей жизни, которая длится уже более полувека. И это не метафора. За годы своей журналистской, а затем дипломатической жизни я всегда мечтал о научной работе. Точнее говоря, не только мечтал, но и в чем-то готовился к ней. Участвовал в научных семинарах, дискуссиях. В МГИМО сдал экзамены на кандидатский минимум историка. Публиковался, пусть и немного, в коллективных работах ИМЭМО, в журнале «Мировая экономика и международные отношения». Работая в посольстве, по воскресеньям и вечерам писал кандидатскую диссертацию о политике США в Южной Азии. Делал это то дома, то в библиотеке знаменитого особняка Сапру Хаус – резиденции Индийского совета по международным делам. Диссертацию я защитил вскоре после прихода в Институт США.

– Какой была академическая атмосфера того времени?

– В самом институте быстро сформировалась своя культура научной жизни. Приходили каждый день рано, расходились вечером. Много спорили, строили планы. А нас – научных работников – довольного долго было всего дюжины полторы. Когда в 1987 г. меня назначили директором-организатором созданного только на бумаге Института Европы, вначале было то же самое. Наш региональный отдел довольно долго состоял из трех ученых. Работали без бюрократии, на равных. Позже Владимир Петрович Лукин ушел в большую политику и на государственную службу. Его знают многие у нас и за рубежом. Блестящий европеист Юрий Павлович Давыдов – к несчастью рано ушел из жизни, – хотя и сегодня многие помнят его. Меня же довольно скоро избрали заместителем директора академика Арбатова, и в этом кресле я просидел почти два десятилетия.

Житейские нравы были свободными. Как-то на вечере я в шутку сказал, что большие дипломаты любят бросать рюмки или стаканы с водой об стену. И тут же в стену нашего конференц-зала полетела упомянутая посуда. Молодые были, веселые. Потом мы не раз об этом вспоминали.

Главным, конечно, было другое: институт сравнительно быстро оформился как крупный исследовательский центр, признанный в стране и за рубежом. Одним из важнейших направлений по инициативе Георгия Арбатова стало исследование проблем глобальной стратегической стабильности, ограничения и сокращения вооружений. Мы нередко вспоминаем эти легендарные времена с научным руководителем Института США и Канады РАН академиком Сергеем Михайловичем Роговым, пришедшим в те ранние годы в ИСКРАН молодым сотрудником. Помним и тех, кто первыми вступили на этот путь, – прежде всего, генерал-лейтенанта Михаила Абрамовича Мильштейна. Традиции фундаментально соблюдаются в институте и сейчас не только Роговым, но и выдающимся профессионалом и ученым, генерал- полковником Виктором Ивановичем Есиным, другими их коллегами. В первоначальные же времена многое приходилось начинать, что называется, с нуля. И тем не менее экспертная репутация тогдашнего ИСКРАНа довольно быстро была признана в Европе и в Америке, потом в Китае, Японии, в других странах.

– Расскажите об экспертной составляющей Вашей работы.

– Активное участие мы принимали в международных экспертных встречах, среди которых быстро выделились Дартмутские конференции, названные по имени первой из них, проходившей в известном Дартмутском колледже, одном из знаменитых американских университетских центров. На конференциях обсуждался широкий круг проблем как двусторонних, так и глобальных. Одним из постоянных сопредседателей был академик Георгий Арбатов. Мы вместе с генералом Миль- штейном и заместителем директора института, будущим академиком Андреем Афанасьевичем Кокошиным, который в 90-е стал заместителем министра обороны России, а позднее вновь вернулся в нашу Академию, участвовали обычно в группе по контролю над вооружениями.

Дартмутские конференции были наиболее заметным, но не единственным каналом общественного взаимодействия двух стран. Активную роль играло в нем сотрудничество Ассоциаций содействия ООН, в работе которых я также принимал участие вместе со своими друзьями, профессором Григорием Иосифовичем Морозовым, крупнейшим специалистом по международным организациям и автором многих ра- бот, членом-корреспондентом РАН Олегом Николаевичем Быковым и многими другими. Особый вклад в сотрудничество по проблемам ограничения и сокращения вооружений, прежде всего ядерных, международной безопасности в целом, внесла тогда Российская академия наук, создав наш вариант американской академической организации под названием СИСАК (Committee for International Security and Arms Control – CISAC). Соответствующая организация была сформирована и в нашей Академии. Тон в обеих задавали физики и представители других естественных наук. Нашу организацию много лет возглавлял выдающийся ученый, одно время президент Всемирной ассоциации физиков Юрий Андреевич Осипьян. Исследователи из сферы общественных наук были представлены двумя заместителями председателей. От США это был профессор Мэрилендского университета, руководитель их известного центра международной безопасности Джон Стайнбруннер. С нашей стороны был я.

Одно время шли немалые споры на тему, в какой мере эти дискуссии помогали формированию систем ограничения и сокращения вооружений. В конце концов сформировался консенсус, и сами договоры были выработаны на государственном уровне. Но дискуссии ученых содействовали формированию позитивного климата, помогали оттачивать некоторые идеи. Как справедливо отмечал в своих мемуарах многолетний активный участник этих дискуссий Евгений Максимович Примаков, наиболее важное в этих встречах ученых потом докладывалось «на самый верх» и в США, и у нас.

– Случались ли необычные, особо запомнившиеся ситуации?

– Можно многое вспомнить об этих заседаниях. Но запоминаются какие-то очень необычные детали. Вот одна из них. Мы готовили соображения о взаимном ограничении вооруженных сил в Европе. Под занавес американского коллегу – бывшего министра сухопутных войск (в США кроме главного министра обороны есть еще три по видам вооруженных сил) Стэнли Резора – и меня с вечера попросили отредактировать наши предложения, чтобы в них все было абсолютно равноправно. Мы поработали, и я сказал: все равноправно. Но Стэнли возразил: да, но оно не выглядит как полностью равноправное; а все «должно быть не только равным, но и подчеркнуто выглядеть как равное»¹. Сказано – сделано. Почему-то на годы это засело в голове. Я многим переговорщикам эти слова цитировал.

– Вам довелось прокладывать дорогу новой для нашей страны дисциплине – политологии. Можете рассказать, как это происходило?

– Другая сфера. На протяжении 80-х многие из нас поднимали вопрос о необходимости «легализовать» в нашей стране политологию, политические науки. Ответ «сверху» был один: у нас есть марксизм-ленинизм, это и есть главная политическая наука. И точка. Но время требовало перемен. Наконец, на исходе восьмидесятых было все-таки принято решение узаконить политологию в нашей стране. В ВАКе был создан соответствующий отдел, и мне предложили его возглавить. Собрались вместе достойнейшие люди, настоящие новаторы: профессор Владимир Барановский (будущий академик), Игорь Бестужев-Лада, известный футуролог, не менее известный социолог Александр Галкин, Виктор Кременюк (будущий член- корреспондент), Александр Салмин, многие другие. Решили первым делом составить программу изучения политологии, что и было выполнено. Эта первая отечественная программа была опубликована в журнале «Советское государство и право» и получила известность во многих университетах. Позже ее сменила фундаментальная про- грамма, сделанная по всем правилам и отодвинувшая нашу. Но мы были первыми.

– Как первому директору Института Европы РАН, что Вам кажется важным вспомнить о его учреждении, формировании, начальных этапах становления?

– Решение руководства Академии наук и государства состоялось как событие до- вольно обыденное. И тому были свои причины. Потребность в таком научном центре давно была осознана, назрела и перезрела. Все континенты мира давно имели у нас такие изучавшие их академические институты. Кроме Европы.

Поэтому, когда два выдающихся академика (оба бывшие директора ИМЭМО) и крупные государственные деятели Евгений Максимович Примаков и Александр Николаевич Яковлев внесли в Академию и высшие органы власти такое предложение, оно было немедленно принято. Включая и меня в качестве директора-организатора. Решение я получил в последних числах декабря 1987 года. А некоторое время спустя пришла новая бумага из Академии: список десяти штатных единиц, которые были выделены институту, чтобы начать его формирование. Первые два замдиректора при- шли из «братских» институтов. Владимир Никитович Шенаев из ИМЭМО, где он работал чуть ли не с самого начала. Он много лет и сил вложил в развитие нашего инсти- тута, возглавляя экономическое направление. Был избран от института членом-корреспондентом РАН. Его по сей день вспоминают добрым словом и у нас, и в ИМЭМО.

Сергей Александрович Караганов пришел из ИСКРАНа – Института США и Канады РАН. Он тоже сыграл огромную роль в развертывании Института Европы. Позже он возглавил созданный им с коллегами важный российский центр – Совет по внешней и оборонной политике. В последние полтора десятилетия он также руководит факультетом мировой экономики и мировой политики «Вышки». В Институт Европы потянулись видные европеисты, хорошо известные в стране. Такие как Юрий Антонович Борко и Юрий Ильич Рубинский. Кстати, оба, работая в институте, перешли 90-летний рубеж.

Довольно быстро двинулась в институт талантливая молодежь. В основном из МГИМО и ИМЭМО. Из первого пришла экономист Ольга Витальевна Буторина, ныне замдиректора и член-корреспондент РАН. Из второго – другой замдиректора – германист Владислав Борисович Белов. Многолетний заместитель директора, член-корреспондент РАН Михаил Григорьевич Носов пришел к нам из Института США и Канады и по сей день успешно выступает с новыми идеями.

Особо следует вспомнить тех, кто покинул нас, проведя многие годы своей жизни в Институте Европы. Академик Иван Дмитриевич Иванов – выдающийся экономист и дипломат (в прошлом – замминистра иностранных дел). Член- корреспондент РАН Валентин Петрович Федоров, также экономист Германии, занимавший крупные государственные посты (после распада СССР он был первым губернатором Сахалина, где его помнят до сих пор, позже – председателем правительства в Якутии, был крупной фигурой и в Москве). Член-корреспондент Тимур Тимофеевич Тимофеев – видная фигура нашей Академии, работавший в последние годы у нас, а дор этого – многолетний директор знаменитого Института международного рабочего движения АН СССР. Подобно Федорову, из государственных структур пришли и другие. В частности, Александр Юрьевич Бочевер и Дмитрий Александрович Данилов. Бочевер – ветеран войны, сыграл большую роль в решении крупных организационных проблем. Работал до последнего дня своей долгой жизни, скончался в конце 2020 г., перейдя 97-летний рубеж. Данилов уже тридцать лет успешно возглавляет военно-политическое направление в деятельности Института.

А.Ю. Бочевер был не единственным ветераном. Много лет отдел кадров возглавлял Константин Кузьмич Александров, бывший во время войны связистом. С первого до последнего дня прошел войну в составе кавалерийского корпуса Борис Михайлович Пичугин, блестящий экономист-международник, доктор наук. Были и другие ветераны. К 75-летию Победы на сайте института сделали специальный раз- дел, а в журнале «Современная Европа» появилась серия очерков о тех, кто приближал победу на фронте и в тылу.

Первая проблема, с которой столкнулся институт, была элементарная: негде было работать. А времена были бурные – знаменитые девяностые… Нас выручил тогда (по просьбе руководства Академии) директор Института Дальнего Востока академик Михаил Леонтьевич Титаренко, выделивший нам пол-этажа в своем современном здании недалеко от ИМЭМО. Да еще добавил небольшой конференц-зал, который нам очень пригодился. Первые месяцы были временем острых дискуссий о направлениях работы. Первая из них, длившаяся долго, была о том, с чего начинать: с исследований интеграционных процессов или с изучения отдельных стран. Победило первое, с тех пор интеграция – в центре внимания.

Программу же изучения отдельных стран успешно запустили при втором директоре Николае Петровиче Шмелеве. Тогда же была начата серия коллективных монографий Института Европы РАН под предложенным им названием «Старый Свет – новые времена». Данная серия успешно продолжается и сейчас.

К нашему удивлению и удовлетворению создание института привлекло внимание за рубежом. Довольно быстро возникли контакты и обмен с Королевским институтом международных отношений в Лондоне (Чэтем-хаусом), Французским институтом международных отношений (Ифри), с исследовательскими институтами и центрами в Италии, Австрии, Швейцарии, Скандинавских странах. Инициатива исходила то с нашей, то с их стороны. Эти обмены успешно шли все годы, продолжаются и сейчас, несмотря на пандемию. Например, с Королевским институтом международных отношений Бельгии (Эгмонт), с немецкими Фондами Розы Люксембург, Эберта, Зайделя, с итальянским мозговым центром «Юриспес».

Позже мы добились – с немалым трудом! – выделения институту нынешнего здания в историческом центре Москвы. Трудились над этим все, но особенно большую роль сыграл Александр Бочевер. Борьба за здание бала отдельной и самостоятельной эпопеей, о которой в институте до сих пор ходят легенды.

И, наконец, о том, с чего следовало бы начать повествование. Институт с само- го начала жил и работал как новаторский центр, с упором на объективный анализ явлений и процессов. С самого начала была создана четкая внутренняя последовательность. Когда мне исполнилось семьдесят лет, директором был избран академик Николай Петрович Шмелев. После его смерти директором стал член-корреспондент РАН Алексей Анатольевич Громыко, успешно продолжающий традиции и одновременно вносящий свои новаторские идеи в жизнь института.

Говоря о людях института, я не смог упомянуть всех глубокоуважаемых мною сотрудников – и заслуженных, и молодых. Жалею об этом, но понимаю, что нельзя превратить воспоминания в штатное расписание. Тем не менее все будут рано или поздно названы в истории Института Европы РАН, которая – я верю – обязательно будет написана.

¹ It should not be simply equal. It should also look equal.

(часть третья)