Ректор МГУ Виктор Садовничий сообщил, что абитуриентам из Крыма вновь будут предоставлены особые условия при поступлении в российские вузы, в том числе и в Московский университет. «Никаких волнений не должно быть. Мы сделаем так, что любой выпускник крымской школы сможет поступить в российский вуз». Надо ли понимать так, что абитуриенты из Крыма на вступительных экзаменах окажутся в привилегированном положении? И справедливо ли это будет по отношению к ребятам из Москвы, Петербурга, других российских городов? Ректор МГУ уверен, что никаких послаблений в оценке знаний выпускникам крымских школ не будет. «Просто для них мы в МГУ проведем отдельные экзамены. Надеюсь, по такому пути пойдут и другие российские вузы. Никакой иной конкуренции, кроме состязания в знаниях, между российскими и крымскими абитуриентами не будет. Мест в вузах хватит всем желающим», – говорит Виктор Садовничий.
— Нынешний всплеск националистических настроений на Украине, вероятно, придется принимать во внимание, когда в ваш черноморский филиал, как и прежде, поступят и русские, и украинцы. Сегодня в МГУ учатся пять тысяч иностранцев. Случаются конфликты на национальной почве?
— Я в МГУ с 1958 года. И ни одного подобного случая не знаю. Наши студенты не заражены ксенофобией. Абсолютно. Вы можете увидеть в наших аудиториях ребят из Африки, Японии, Китая… Но никогда на расовой или национальной почве у нас не было ни одного конфликта. Правда, лет 12 — 13 назад несколько иностранных студентов МГУ подверглись уличному нападению. Уличному — подчеркиваю это. А в университетских стенах такого не было и, хочу верить, не будет. Здесь всегда царил дух интернационализма. Можно сказать, это наша историческая традиция.
— Что такое высшее образование сегодня? Это просто услуга, которую предоставляет учебное заведение?
— Я не согласен с термином «услуга». Потому что отсюда один шаг до умозаключения: «За услугу надо платить. Потому что так принято в рыночном обществе».
— Да. И это нормально. Есть же платные формы обучения.
— Есть. И должны быть. Но все-таки высшее образование — это не услуга.
— А что же?
— Это гораздо шире, чем просто услуга. Это и воспитание, и формирование личности, и развитие культурных навыков, тяги к познанию. Да, на Западе, говоря о получении образования, оперируют рыночным термином «услуга». Мне кажется, это неверно. Услуги предоставляет прачечная. А университет дает человеку образование, с которым в дальнейшем вся его жизнь будет связана. Думаю, термин «услуга» применительно к учебе в высшем учебном заведении в России не приживется.
— А мировые стандарты образования, определяемые Болонским соглашением? Должна ли Россия следовать этим стандартам или у нее и тут «особый путь»?
— Россия присоединилась к Болонскому соглашению. Но вокруг образовательных стандартов, выработанных в Болонье, до сих пор идет дискуссия.
— Ваше слово в этой дискуссии каково?
— Я считаю, мы не должны пренебречь нашими традициями и преимуществами только ради того, чтобы быть, как все.
— А какие у нас преимущества?
— Главное преимущество российской системы образования — фундаментальность подготовки. У нас единственная в мире образовательная система, которая не сразу нацелена на работодателя. Готовить специалиста для работодателя — значит, сузить подготовку. А я сторонник фундаментальных знаний. Такому подходу к образованию меня учил великий академик Колмогоров. Он читал у нас лекции на мехмате, и я горжусь, что был его учеником. Так вот, он всегда говорил, что готовить узкого специалиста — это колоссальная ошибка. Надо давать широкие знания, а предметную специализацию выпускник вуза приобретет в процессе работы. Причем сделает это скорее и успешнее, нежели тот, кто подготовлен узко. Потому что у человека, обладающего фундаментальными знаними, есть база. Ему не придется при смене технологии или заказа все начинать с нуля, переучиваться.
— Значит, мировые стандарты образования для России неприемлемы?
— Нет, Болонское соглашение, если его читать внимательно, вовсе не предполагает стирания национальных особенностей той или иной образовательной системы. Это международные чиновники посредством инструкций и нормативных требований пытаются унифицировать все и вся. А всякая унификация встречает сопротивление со стороны университетских корпораций. Потому что университеты должны быть разные. Представьте себе страшную вещь — в мире все университеты одинаковы. Это же просто непостижимо. И в этом смысле я оппонирую Болонскому процессу, считаю, что такая его трактовка недопустима. А интегрироваться, конечно, надо, спору нет. Брать лучшее из того, что накоплено мировой системой образования.
— Двухуровневая подготовка, предполагающая бакалавриат и магистратуру, нужна нам?
— Мне кажется, к этому тоже надо подходить с осторожностью. Нельзя, чтобы были только бакалавры и магистры.
— Почему? Европейские студенты, например, получают в бакалавриате общее образование, а в магистратуре — специализацию. Разве нет в этом логики?
— Есть. Но у нас не всякий студент может позволить себе после четырехлетнего обучения в бакалавриате еще на два года пойти в магистратуру. Ну 20 процентов станут магистрами. А остальные? Они получат четырехлетнее образование, не сравнимое по качеству с пятилетней подготовкой. Это же заведомое снижение планки. Нельзя все унифицировать. Должны быть возможности и для элитной подготовки.
— На посту ректора МГУ вы совершали какие-нибудь ошибки, которые теперь признаете?
— Ну, безусловно, совершал. Черта моего характера — осмотрительность. Порой, возможно, чрезмерная. Я очень долго раздумываю, прежде чем принять какое-то решение.
— Ваши ошибки связаны с промедлением в принятии назревших решений?
— Да, подчас они связаны с этим. Я долго анализирую последствия. Иногда мне кажется, что если бы я действовал быстрее, то сделал бы больше. Какие-то решения — теперь я это вижу — надо было принимать быстрее.
— Ну, например?
— Я думаю, освоение новой университетской территории следовало начать двумя годами раньше. Правда, все удалось. Но если бы я не промедлил, что-то получилось бы лучше. Случались и другие ошибки, куда ж без них.
— В какой-то момент вам пришлось выбирать между наукой и административной должностью. Это был трудный выбор?
— Очень трудный. Я года три фактически болел.
— Это когда было?
— Сейчас постараюсь вспомнить. Пожалуй, это был 1976 год. Я тогда был самым молодым профессором в университете, работал заместителем декана факультета. И меня призвали на высокую общественную работу. В партком. Сказали: «Надо». Тогда ведь так говорили. «Надо» — и все.
— И что вы делали в парткоме?
— Я был председателем парткомиссии. Эта комиссия разбирала персональные дела. Она работала с большой нагрузкой…
— А потом?
— Потом тогдашний ректор Логунов назначил меня заместителем проректора. Таким образом у меня вновь не осталось времени заниматься наукой. Я страшно переживал по этому поводу. Но в какой-то момент понял, что нечего переживать, надо совмещать административную и научную деятельность. Вот с тех пор и совмещаю. Читаю лекции, веду семинары, руковожу курсовыми работами… Если ты не читаешь лекции, не ведешь занятия, не печатаешь новые работы, не получаешь премии, не завоевываешь гранты, то и в качестве ректора тебя перестают воспринимать. Слава богу, я все это делаю. Но должен честно сказать: заниматься только наукой все-таки интереснее, чем совмещать в себе ученого и администратора.
— Вы чему-нибудь научились у ваших учеников?
— У талантливых — многому.
— Чему, например?
— Это связано с профессией математика. Ставишь ученику задачу. Не знаешь сам, как решать. Порой даже нет времени подумать над этим. И вдруг ученик говорит: надо применить такой-то метод. И ты как более опытный, более широко смотрящий, начинаешь думать, подходит этот метод или не подходит. Выясняется, что подходит, что идея правильная.
— Вам приходилось сталкиваться с предательством со стороны ваших учеников?
— Бывало.
— Что именно бывало, не скажете?
— Иногда кто-то из моих учеников по каким-то соображениям начинал вести игру против меня. Конечно, это больно для учителя. Научный мир, он ведь непростой. Много ненужных разговоров: кто к кому как относится, кто кого и о чем информирует… Но не было случая, чтобы после какого-то неприятного для меня инцидента я навсегда перестал общаться со своим учеником. Проходило время, и все становилось на свои места.
— Что вы готовы простить своим студентам, а чего не прощаете?
— Прощаю всякие выходки, свойственные молодости. Скажем, был такой случай. Я пришел читать лекцию по матанализу. Большая аудитория. Человек 400 сидит. И только я подошел к доске, взял в руку мел, как в меня полетел и ударился самолетик.
— А вы уже ректором были?
— Да, уже был ректором. И разозлился ужасно. Говорю: «Кто?» Молчок. Еще раз спрашиваю: «Кто?» Опять молчок. Но делать нечего, надо читать лекцию. В перерыве подходит парень, просит его извинить. Говорит: я, мол, просто решил пошутить, хотел обратить на себя внимание моих сокурсников. Такие вещи, конечно, надо прощать. И я прощаю.
— А чего не прощаете?
— Не прощаю предательства. Когда предают не ученики, а друзья. Именно друзья. Такое бывало.
— Вы себя узнаете в нынешних студентах? Что общего между ними и вами в пору вашей молодости?
— Думаю, больше разного, чем общего. Моя студенческая молодость — это конец 50-х — начало 60-х. Другое время, другое поколение. Нынешние ребята куда более информированы, раскрепощены, открыты миру. Они — дети своего времени. Глядя на них, можно представить себе, какой будет страна через 15 — 20 лет. Именно они станут определять будущее России. Но они, мне кажется, менее приспособлены к преодолению жизненных трудностей. Потому что, слава богу, выросли в более комфортных условиях — политических, общественных, семейных. Нам приходилось гораздо труднее. Во всех отношениях. У сельских ребят не было паспортов. Мы недоедали. У студента был один костюм и одни ботинки на два или даже на три года. Мы ожидали от жизни всяких ударов и поэтому были более приспособлены к ней. Новое поколение, на мой взгляд, не столь закалено.
— Это новое поколение в каком-то смысле экзаменует вас? Какие экзамены сдает ректор МГУ своим студентам?
— Иногда — очень серьезные. Несколько лет назад я встретился с десятью тысячами студентов. Это было после пожаров у нас в общежитии. И я в течение двух месяцев почти каждый день приходил в аудитории, отвечал на вопросы. То есть фактически держал экзамен. Я до сих пор храню эти вопросы в отдельной папке.
— А как вы урегулируете иногда возникающие конфликты между студентами и каким-нибудь преподавателем или даже деканом?
— Встречаюсь, беседую. Бывали ситуации, когда мне приходилось защищать права студентов. Кого-то я восстанавливал, кому-то разрешал пересдавать. Это моя твердая позиция: права студентов ректор обязан защищать.
— Вы опубликовали около 140 научных работ, написали 25 учебников, монографий, стали академиком, лауреатом Госпремии, получили мировое признание, сделались авторитетнейшим специалистом в области образования. Можете сказать о себе: «Я — образованный человек»?
— Ну, если только с какими-то оговорками.
— А без оговорок?
— Без оговорок, боюсь, не получится. Я ведь математик, а в математике всякий термин требует строгой определенности. Что такое «образованный человек»? Четкого определения не существует. Каждый по-своему понимает образованность. О себе скажу, что некоторых знаний я не смог получить, особенно в начале пути. Окончил я сельскую школу. Потом учился в МГУ на мехмате, где была довольно узкая специализация — математика. Приобретать кругозор и расширять его я начал лишь в период завершения аспирантуры. Конечно, надо раньше начинать.
— На Кубани вам часто бывать приходилось?
— Конечно. Например, приезжал в Краснодар, когда Кубанский государственный университет отмечал очередную годовщину со дня своего основания. Всякий раз, посещая Кубань, я открываю для себя что-то новое. Я поражен темпами развития кубанского высшего образования, в частности, меня радует, как набирает высоту Кубанский государственный университет, почетным профессором которого я теперь являюсь.
— Дефицит каких знаний вы сейчас ощущаете?
— Мне хотелось бы знать больше важных вещей из истории мировой культуры. Хотя в детстве я прочитал все книги, которые были в сельской библиотеке, и тот пласт культуры, которая связана с литературной классикой, я более или менее освоил. Но будь у меня больше возможностей, я бы, конечно, пораньше прочитал Ключевского, Соловьева, Бердяева, других русских историков и философов. Жалею, что тогда это не удалось. Позже, когда я стал в МГУ общественным человеком, мне пришлось, что называется, «догонять». Потому что круг моего общения значительно расширился. И надо было хоть мало-мальски компетентно разговаривать с каждым. С биологом — о биологии, с физиком — о физике, с историком — об истории, с философом — о философии. Вот так и приобретались знания в разных областях. Но безоговорочно назвать себя образованным человеком я не могу. Может, это и хорошо. Значит, есть еще, к чему стремиться.
Источник: «Кубанские Новости»
