Выйдем из кризиса вместе!

В России по-разному относятся к нынешнему финансовому кризису в Европейском Союзе. Одни — с сочувствием, другие — со злорадством.

Кто-то думает о переносе запланированного отпуска в Греции, а кто-то беспокоится о судьбе сбережений, деноминированных в евро. Среди политиков и интеллектуалов трудности, переживаемые сегодня Европой, вновь оживили дискуссии об актуальности «европейского пути» для России. Эти дискуссии возобновляются вновь и вновь, на каждом новом витке нашей истории. Западники и славянофилы. Атлантисты и евразийцы. Либералы и консерваторы. Вот и сейчас российские «европессимисты» призывают задуматься о том, что для России важнее и ближе: Европа или Азия, Евросоюз или Китай, развитый мир или страны БРИК.

Как мне представляется, подобные дискуссии сегодня не имеют особого смысла. Современный мир не укладывается в традиционные географические рамки, его уже невозможно поделить на Восток и Запад, Европу и Азию. В глобальном мире корпорации из Евросоюза строят заводы в Китае, японские студенты едут учиться в Оксфорд, по итальянским лекалам шьется одежда в Малайзии, а индийские программисты выполняют заказы из Силиконовой долины, не покидая Бангалора. География перестает быть фактором, жестко детерминирующим экономический уклад, стиль жизни или профессиональные перспективы. В каждой стране современного мира есть своя «Европа» и своя «Азия», свой «Запад» и свой «Восток». В наше время, наверное, более продуктивным было бы делить страны не по географическому принципу, а по тому, насколько успешно (или неуспешно) они вписываются в современные глобальные тенденции, насколько удачно они реализуют в глобальном мире свои сравнительные преимущества.

Насколько нынешний кризис в Европе поставил под вопрос актуальность «европейского проекта» для России? Многие «евроскептики» в России уже утвердились в мнении о том, что в XXI веке Европа переживает упадок, а Азия — подъем. Сегодня в Москве громче звучат голоса тех, кто считает,что центр мировой экономической активности перемещается из Атлантики в Тихий океан, что «европейский проект» оказался слишком громоздким и сложным в исполнении, что Европа оказалась не готовой к глобализации и потому обречена на растущее отставание от Азии. Отсюда следует вывод: будущее нашей страны прочно связано с «тихоокеанской цивилизацией», Россия должна по возможности дистанцироваться от неизбежного европейского упадка, столь явно продемонстрированного в последние месяцы.

С мнениями такого рода трудно согласиться. Конечно, экономические достижения Азии последних десятилетий более чем очевидны. Но хочу заметить, что об «упадке Европы» говорят уже как минимум сто лет. А Европа по-прежнему остается игроком высшей лиги в мировой экономике, глобальным источником технических инноваций и огромной социальной лабораторией. Очевидно, что возможности «европейского проекта» далеко не исчерпаны. Темпы модернизации азиатских экономик вызывают восхищение, но процессы социальной и политической модернизации в большинстве стран Азии заметно отстают от экономической модернизации. А такое отставание чревато нестабильностью, кризисами и иными потрясениями.

Не хочу, чтобы мои слова были истолкованы в том смысле, что Европа богаче, перспективнее, интереснее Азии. Я имею в виду нечто другое: в современном быстро меняющемся мире лидирующие позиции не гарантированы никому. Ни прошлый опыт, ни нынешнее богатство, ни грандиозные планы на будущее — ничто не может дать гарантий успеха. Это относится и к отдельным людям, и к странам, и к целым континентам. Глобальный мир предъявляет очень жесткие требования ко всем нам, условия игры меняются буквально на глазах, и я бы воздержался от излишне категоричных суждений относительно роли тех или иных регионов мира в экономике и политике будущего.

При этом совершенно ясно и то, что в глобальном мире жесткая конкуренция не исключает, а предполагает очень тесное сотрудничество. Европа и Азия нужны друг другу — в экономическом, технологическом, культурном отношениях. «Европейская» и «азиатская» модели дополняют друг друга, причем эта взаимозависимость, судя по всему, будет с течением времени только возрастать. С этой точки зрения крайне опасными выглядят распространенные сегодня и в Европе, и в Азии настроения «регионального эгоизма» — представления о том, что какой-то регион мира сможет решить свои экономические, финансовые, социальные или иные проблемы, отгородившись от своих соседей и игнорируя их интересы. Выжить в одиночку, может быть, и получится, но процветание может быть только совместным. А что же Россия? Способна ли наша страна стать активным и конструктивным игроком в отношениях между двумя частями евразийского континента? От ответа на этот вопрос во многом зависит будущее страны. Как мне представляется, для нынешней России главная внешнеполитическая задача заключается совсем не в том, чтобы, наконец, определиться — принадлежит ли она к Европе или к Азии. Наша задача куда более прагматична — не выпасть из системы складывающегося европейско-азиатского сотрудничества, не остаться за бортом тех интеграционных процессов, которые развиваются на пространствах евразийского континента — в экономике, науке, образовании, культуре и в других сферах.

А угроза остаться за бортом, к сожалению, очень и очень реальна. Россия, конечно, присутствует на евразийских рынках, но нельзя не отметить, что включенность России в механизмы и процессы евразийского сотрудничества на текущий момент выглядит очень поверхностной, неоднородной и хрупкой. Россия пока остается главным образом основной евразийской кладовой природных ресурсов, источником сырья и энергии для своих соседей. И такое положение создает проблемы не только для нашей страны, но и для всего формирующегося евразийского сообщества, которое пока лишено возможности использовать Россию как своего полноценного участника.

При этом стоит подчеркнуть, что для России европейскому направлению внешней политики нет реальной альтернативы. И не только в силу того, что именно Европа остается важнейшим экономическим партнером нашей страны, здесь находятся основные российские рынки, сюда охотнее всего едут наши сограждане — учиться, работать, отдыхать. Но и в силу того, что Россия была, есть и будет частью Европы — географически, исторически и культурно-цивилизационно. Мы — по-преимуществу европейская страна, хотя и протянувшаяся далеко на восток — к берегам Тихого океана и границам Китая и Кореи.

Могут сказать: да, Россия — преимущественно европейская страна, но это «особая» европейская страна, «другая Европа», и потому ее отношения с «остальной» Европой всегда были и будут сложными и противоречивыми. Вероятно, в этом утверждении есть своя логика. Но давайте зададимся вопросом: а есть ли в Европе «неособые» страны? И для кого из европейских стран отношения с «остальной» Европой не были сложными и противоречивыми? Взять хотя бы Германию — еще сотню лет назад многие интеллектуалы к западу от Рейна серьезно сомневались в том, что Германия может по праву считаться истинно европейской страной. Приводились многочисленные аргументы, призванные доказать, что Германия навсегда обречена оставаться вне Европы, не вписываясь в европейские традиции, институты и ценности. И тем не менее именно Германия стала локомотивом процесса европейской интеграции во второй половине прошлого века. А разве Испания легко и быстро нашла свое место в объединенной Европе? Разве «возвращение» Испании в европейское политическое, экономическое и культурное пространство после десятилетий франкистской диктатуры не было мучительным и противоречивым?

На протяжении большей части ХХ столетия Россия была отделена от запада европейского континента глубокой идеологической пропастью. И в тех условиях говорить о европейской судьбе России было действительно трудно (хотя и в ХХ веке Россия оставалась частью общеевропейской цивилизации в широком смысле этого слова — ведь даже марксизм был порождением европейской философской традиции). Но сегодня «холодной войны» больше нет, системный конфликт между Россией и Европой отсутствует. Почему же вопрос о принадлежности России Европе до сих пор остается открытым?

Наверное, это связано не только с инерцией мышления, хотя и ее нельзя не учитывать. Оглядываясь назад, на уже двадцатилетнюю историю внешней политики новой России на европейском направлении, испытываешь смешанное чувство удовлетворения и разочарования. С одной стороны, за двадцать лет мы сильно сблизились с нашими ведущими партнерами в Европе - в экономическом, политическом и гуманитарном отношениях. Россия стала полноправным членом многих важнейших европейских институтов — от Совета Европы до Европейского суда по правам человека. И тем не менее — давайте признаем это откровенно — Россия не стала в полной мере частью Европы. Она по-прежнему воспринимается в большинстве европейских стран как нечто внешнее по отношению к «настоящей» Европе, да и сама себя обычно воспринимает как нечто отдельное от остальной Европы. Значительная часть ответственности за это положение лежит на российской стороне. Нам еще предстоит долго учиться быть европейцами, это знание не приходит сразу. Даже сегодня мы далеко не всегда понимаем логику наших европейских партнеров, недостаточно учитываем нюансы европейской политики, упускаем из виду малозаметные, но очень важные детали, характеризующие веками складывавшуюся европейскую политическую культуру. Нам часто кажется, что в Европе к России относятся несправедливо, что нашим мнением и нашими интересами пренебрегают, а наши инициативы постоянно игнорируют. Россия нередко ведет себя в Европе, как слон в посудной лавке — порождая сложности и проблемы даже там, где их можно легко избежать.

С другой стороны, и наших европейских партнеров есть в чем упрекнуть. Не мне вам говорить о том, как медленно согласовываются позиции внутри Европейского Союза, с каким скрипом обычно работает европейская бюрократия. Нам проще договариваться с отдельными странами — членами Евросоюза, чем с Союзом в целом — и не потому, что мы хотим развалить европейское единство; просто переговоры с Брюсселем сплошь да рядом оказываются крайне длительными, сложными и малоэффективными.

Но кого бы мы ни обвиняли в существующих проблемах, для политиков в Москве должно быть ясно одно: легких путей в Европу не бывает. Это знает Германия, прошедшая через мучительный процесс денацификации. Это знают страны «новой Европы», напряженно работавшие не один год над своей интеграцией в институты Евросоюза. Это знает Турция, которая, несмотря на все многолетние усилия, так и не обрела пока четкой европейской перспективы. Любое «вхождение» — или «возвращение» — России в Европу потребует настойчивости, последовательности, терпения, а также долгосрочных и очень значительных политических инвестиций с нашей стороны.

Многие политики в Москве хотели бы решить все наши вопросы с Европой одним ударом: подписать какое-то всеобъемлющее соглашение, создать новый механизм взаимодействия, договориться раз и навсегда по принципиальным вопросам, поставив точку в долгой истории взаимных претензий, обид и недоразумений. Но чудес в мире политики не бывает; никакие договоренности не заменят повседневной кропотливой и последовательной работы. Никакая «дорожная карта» сама по себе не выведет нас в светлое будущее, если нет готовности следовать по проложенному маршруту.

Можем ли мы отложить вопрос о взаимодействии России и Европы до лучших времен — например, подождать стабилизации финансовой ситуации в Европейском Союзе? На мой взгляд, потеря темпа в наших отношениях — очень опасно для обеих сторон. Вызов модернизации (понимая под модернизацией не только структурную перестройку экономики, но и обновление социальной, политической и культурной сфер тоже) в той или иной степени стоит перед всеми странами и всеми регионами мира. Никто не знает окончательных ответов на вопросы, которые ставит перед человечеством вызов модернизации, ни одному обществу не гарантировано положение лидера в модернизационной гонке. Ясно одно: мир меняется все быстрее, и закрыть глаза на эти изменения — значит рано или поздно оказаться на обочине мирового развития.

Россия и Европа — тоже участники модернизационной гонки. У нас очень разные стартовые позиции, разные конструкции двигателей, разный уровень подготовки экипажей, но гоночная трасса — одна. И на этой трассе идет острая борьба, ставки в которой исключительно высоки. Для России отставание в модернизационной гонке означает окончательное превращение страны в сырьевой придаток более развитых стран, постоянную зависимость от мировых цен на энергоносители, деградацию пока еще существующей национальной научно-образовательной системы и в итоге — утрату не только позиций великой мировой державы, но даже и положения самостоятельного участника мировой политики.

Для Европы потеря темпа в модернизационных процессах, вероятно, приведет к менее драматичным, но не менее серьезным последствиям: хронической экономической стагнации, социальным конфликтам, потере конкурентных позиций на наиболее перспективных мировых рынках. Производство будет уходить из Европы в Восточную Азию, инновационные идеи — в Северную Америку. Неспособность справиться с вызовом модернизации может поставить под угрозу и сам «европейский проект» как таковой.

Очень важный вопрос для России и для Европы: кто мы друг другу в этой модернизационной гонке? Являемся ли мы конкурентами или потенциальными партнерами? Сходятся или расходятся наши интересы в эпоху глобализации? Хочу еще раз отметить, что далеко не все в моей стране рассматривают Европу в качестве стратегического союзника России в модернизацинной сфере. Нередко приходится слышать утверждения о том, что нам надо ориентироваться на лидеров — либо нынешних (Северная Америка), либо потенциальных (Восточная Азия), что Европа уже безнадежно проиграла модернизационную гонку и медленно, но верно превращается в «индустриальный музей» мира. Да и в Европе слышны голоса тех, кто считает, что Россия не способна предложить ничего существенного в плане модернизации, что связи с Россией — не столько актив, сколько пассив для европейских стран, и что европейцам следует искать других партнеров и других союзников в модернизационных проектах.

Если следовать этой логике, то несложно предсказать, что Россия и Европа будут дрейфовать в расходящихся направлениях. Конечно, нас попреж нему будут объединять география, общая история, конъюнктурные экономические интересы, но стратегически мы будем все более расходиться, пытаясь, каждый по-своему, имитировать иные, более перспективные и привлекательные модернизационные модели. Иными словами, и Россия, и наши европейские соседи окончательно встанут на путь так называемой догоняющей модернизации, со всеми преимуществами и издержками, связанными с этим вариантом развития.

Есть ли альтернатива такому варианту развития? Я глубоко убежден, что альтернатива есть. И она связана с тем, что объединяет Россию и Европу не меньше, чем общая история и география. Европа и Россия всегда гордились качеством своего человеческого капитала. Именно человеческий капитал, а не ресурсная база, не существующие производственные мощности, не валютно-финансовые резервы, — вот что лежит в основе современных модернизационных процессов. А человеческий капитал создается в соответствующей культурной среде, в системе среднего и высшего образования, в научных и инновационных центрах. В Европе и в России есть традиции развития человеческого капитала, есть среда, стимулирующая его рост.

И нам есть что предложить друг другу в этой сфере. Хочу подчернуть: в соврменном мире экономическая модернизация неотделима от модернизации социальной, а социальная модернизация невозможна без критического осмысления состояния основных социальных институтов. Нам часто говорят: в России, как и в Европе, социальная нагрузка на государство слишком велика, социальные издержки препятствуют эффективности экономики, нужно сворачивать социальные обязательства. Но можно ли свернуть социальные обязательства, не поставив под угрозу человеческий капитал? Или речь должна все же идти о повышении эффективности социальных институтов при сохранении традиций «социального государства»? На мой взгляд, эти вопросы одинаково актуальны для России и для Европы, и, стало быть, именно здесь надо искать пересечение «модернизационных повесток дня» России и Европы. Как представляется, мы должны существенно активизировать наше сотрудничество с Европой в поисках путей повысить эффективность человеческого капитала: это предполагает взаимодействие в таких областях, как образование, национальная научная стратегия, культурная политика, социальное обеспечение, здравоохранение, управление миграциями, развитие институтов гражданского общества и местного самоуправления и многое другое. Производство может сбежать в Китай или Индонезию, технологии могут перетекать в Силиконовую долину, но человеческий капитал останется в обозримом будущем главным конкурентным преимуществом и главной экспортной статьей европейской культуры, к которой без всяких оговорок можно отнести и Россию.

Конечно, социальное взаимодействие России и Европы не должно подменять собой сотрудничество в сфере безопасности. Тем более что в этой сфере наши интересы практически совпадают. Поговорите с любым ответственным политиком в Берлине, Брюсселе или в Москве об угрозах евроатлантической безопасности и о глобальных вызовах современности. Оценки скорее всего будут очень схожими. Мы мыслим одними категориями, нас беспокоят одни и те же проблемы, предлагаемые нами решения мало чем отличаются друг от друга. Не хочу упрощать: не все приоритеты безопасности России и Евросоюза полностью идентичны — хотя бы в силу различного геополитического положения, не все точки зрения можно свести к единой позиции. Но ведь и внутри Евросоюза не всегда удается достичь единства по вопросам приоритетов; очевидно, что интересны, скажем, Португалии и Эстонии не могут полностью совпадать. Важно другое: все мы — от Атлантики до Урала, а точнее — от Ванкувера до Владивостока — так или иначе объединены общими угрозами и вызовами. Это реальность, которая вряд ли изменится в обозримом будущем. Казалось бы, в этих условиях задача формирования надежной системы общеевропейской безопасности становится чисто технической. Фундаментальная общность интересов неизбежно должна привести к созданию механизмов сотрудничества. Однако приходится констатировать: такие механизмы до сих пор или не созданы, или не работают должным образом.

А единого евроатлантического пространства безопасности как не было, так и нет по сей день. Вряд ли будет справедливым списывать все на сохраняющееся наследие «холодной войны». Конечно, инерцию прошлого игнорировать нельзя, но ведь «холодная война» закончилась не вчера и даже не десять лет назад. За более чем два десятилетия после падения Берлинской стены в наших странах сменилось целое поколение государственных деятелей, а в строительстве евроатлантической безопасности мы продвинулись, мягко говоря, не слишком далеко. Между тем нынешнее «окно возможностей» в отношениях между Россией и Западом вряд ли сохранится надолго. Особенности политических циклов в Соединенных Штатах, в России и в нескольких ведущих европейских странах таковы, что через два-три года добиться прорыва в этих отношениях, возможно, будет гораздо труднее, чем сегодня. Не хочу выглядеть пессимистом, но шанс, который нам выпал сегодня, может оказаться последним для нашего поколения политиков. Наверное, стоит подумать о том, где мы — на Западе или Востоке европейского континента — недорабатывали в прошлом. На мой взгляд, одна из главных причин наших неудач состояла в стремлении найти какое-то одно, магическое решение всех наших проблем. Своего рода «философский камень» европейской политики — универсальный механизм, институт, конструкцию, которая бы раз и навсегда решила проблемы безопасности в Европе. Основополагающий Акт о взаимных отношениях между Россией и НАТО от 1997 года, а также Римская декларация «Отношения Россия — НАТО: новое качество» от 2002 года — хорошие документы, но они, к сожалению, не вывели наши отношения на качественно новый уровень.

И сегодня много говорят об «институциональном дефиците» на европейском континенте. Кто-то предлагает решить все проблемы путем при- ема России в НАТО. Другие говорят о необходимости «реформировать» Совет Россия — НАТО или вообще заменить его на какую-то совершенно новую организацию. Лихорадочная активность вокруг существующих или предлагаемых европейских институтов безопасности чем-то напоминает болезненную «пактоманию» 1930-х годов в Европе, когда европейские страны отчаянно пытались отодвинуть надвигающуюся катастрофу подписанием множества двусторонних и многосторонних соглашений о сотрудничестве, ненападении, нейтралитете и пр. Чем закончились 1930-е годы, мы все хорошо помним; «пактомания» не решила, да и не могла решить ни одной проблемы европейской безопасности.

Я далек от мысли проводить прямые параллели между событиями той эпохи и современностью. Однако, перефразируя известное высказывание Гете, можно отметить, что «мировая политика не делится на инс- титуты без остатка». А уж политика XXI века — тем более. Значительная часть совре менной, быстро меняющейся международной жизни проходит мимо организаций с их сложными процедурами, неразворотливой бюрократией, длительными сроками согласования позиций. Глобальные и регио нальные институты безопасности — ООН, НАТО, ОБСЕ и другие — не успевают реагировать на возникающие кризисы, и очень часто их место занимают тактические коалиции, создающиеся ad hoc для решения конкретных задач.

Отнюдь не призываю отказаться от современных международных организаций — они по-прежнему играют важную роль в обеспечении глобаль- ной и региональной стабильности. Но строить новую европейскую систему безопасности сверху вниз, громоздя новые институты на старые, — дело, как мне кажется, совершенно безнадежное. У нас нет никаких гарантий того, что новые институты будут лучше старых, потенциал которых далеко не исчерпан. Единая Европа, если мы все-таки придем к европейскому единству, сложится сначала как Европа режимов, а уж новые институты вырастут там, где в них возникнет острая необходимость. Такой подход мы попытались применить в отношениях между Россией и ЕС, договорившись в 2001 году о создании «общих пространств» в четырех областях сотрудничества: Общеевропейское экономическое пространство (ОЕЭП), Общее пространство свободы, безопасности и правосудия, Общее пространство в области внешней безопасности и Общее пространство науки, образования и культуры. Эти «общие пространства» должны были основываться на применении общих или совместных правил и норм, включая совместные административные процедуры, как основу для масштабных совместных действий. Реализация «дорожных карт» по формированию общих пространств, к сожалению, в силу различных политических причин продвигается не так быстро, как хотелось бы. Однако сам подход в современных условиях представляется верным, а может быть — и единственно возможным. Думается, что такой же «режимный» подход применим к вопросам евроатлантической безопасности. Совместная борьба с терроризмом, угрозой распространения ядерного оружия и ракетных технологий, кибербезопасность, управление миграционными потоками, будущее энергетики и евро- пейская экология, противодействие наркотрафику и трансграничной преступности — этот список может продолжить любой европейский политик.

Для каждого из этих режимов должны сложиться свои собственные процедуры, свой круг участников, своя география и свои принципы согласования позиций. Очевидно, что границы «Европы образования» не будут полностью совпадать с границами «Европы энергетики». Роль отдельных государств в различных режимах также будет различной — далеко не для всех проблемы ядерной энергетики или адаптации мигрантов в равной степени актуальны.

Как показывает имеющаяся практика, эффективность международных режимов зависит от целого ряда обстоятельств. Во-первых, такие режимы возникают только там, где имеются значительные общие интересы, причем интересы должны восприниматься участ никами как общие. В этом восприятии, на мой взгляд, успех многих субрегиональных форматов сотрудничества на европейском континенте. Во-вторых, эффективность работы международных режимов так или иначе зависит от вовлеченности их в работу международного экспертного сообщества. Общие политические декларации мало что значат, если они не сопровождаются «шлейфом» экспертных разработок; по каждому направлению сотрудничества необходим постоянный и максимально конкретный экспертный диалог. Можно констатировать, что международный режим становится эффективным, когда эксперты и специалисты стран-участниц начинают говорить на одном языке.

В-третьих, — и это, пожалуй, самое сложное — мы должны научиться изолировать, оградить успешные международные режимы от возникающих проблем, кризисов и конфликтов в других областях. Современный мир взаимозависим, но нельзя допустить, чтобы сотрудничество в сфере безопасности строилось по наименьшему общему знаменателю. Нельзя позволить, чтобы очередной кризис в отношениях — а от этих кризисов нас никто не гарантирует — возвращал бы взаимодействие по всем направлениям к нулевой отметке. Практика «увязывания» должна быть решительно отвергнута.

В-четвертых, преимущество режимов по сравнению с жесткой институциональной системой — их открытость и демократизм. И этим преиму- ществом следует воспользоваться, открывая возможность для участия всем заинтересованным сторонам.

Все, о чем я говорю, может показаться слишком приземленным и не очень вдохновляющим для романтиков европейского единства. И все же поступательное движение по длинному пути решения практических проблем евроатлантической безопасности представляется сегодня предпочтительным. Сверхоптимистические цели, продиктованные той или иной политической конъюнктурой, только заморозили бы процесс формирования новой архитектуры евроатлантической безопасности, включая отношения России с НАТО и Евросоюзом.

В заключение хотел бы подчеркнуть еще раз: у нас, живущих на европейском континенте, не так много времени, чтобы продемонстрировать свою конкурентоспособность в глобальном мире XXI века. Другие страны и народы, другие регионы мира и континенты не будут ждать, пока мы перешагнем через наши взаимные обиды и подозрения, преодолеем старые предрассудки и положим конец мелким дрязгам европейцев между собой. Мир будет идти вперед, и скорость перемен будет только возрастать. Число претендентов на глобальное лидерство тоже будет расти, причем новые потенциальные лидеры будут возникать отнюдь не в Европе. Действуя вместе, дополняя друг друга, Европе и России будет легче не оказаться в числе проигравших в этой глобальной гонке. ХХI век не должен стать веком осуществления мрачных пророчеств о закате нашей общей цивилизации.

Источник - Свободная мысль.