Как мигранты изменяют города?

26–27 сентября 2019 г. в Москве прошла V Международная конференция «Миграция, перемещение населения и городское развитие», организованная Российским советом по международным делам (РСМД), Центром теоретической и прикладной политологии РАНХиГС и Международным Комитетом Красного Креста (МККК). Четыре участника конференции — ведущих специалиста по миграции, представляющих страны ЕС, ответили на вопросы РСМД о влиянии миграционных процессов на социокультурный ландшафт современных городов, различных подходах к интеграции мигрантов в общество, роли мигрантов в формировании человеческого капитала города.

26–27 сентября 2019 г. в Москве прошла V Международная конференция «Миграция, перемещение населения и городское развитие», организованная Российским советом по международным делам (РСМД), Центром теоретической и прикладной политологии РАНХиГС и Международным Комитетом Красного Креста (МККК). Четыре участника конференции — ведущих специалиста по миграции, представляющих страны ЕС, ответили на вопросы РСМД о влиянии миграционных процессов на социокультурный ландшафт современных городов, различных подходах к интеграции мигрантов в общество, роли мигрантов в формировании человеческого капитала города.

Как можно измерить влияние миграционных процессов на человеческий капитал?

Прагматичный взгляд на миграционный вопрос. Блиц-интервью с российскими и зарубежными экспертами

Франс Лели: Возьмем в качестве примера город Амстердам. Он принимал мигрантов на протяжении всей своей истории и благодаря волнам миграции бурно развивался. И неважно, кто были эти мигранты — французы, евреи из Португалии и Восточной Европы, а позднее — трудовые мигранты, или, как сейчас, экспаты. Вы видите, как город процветает, о чем и говорил наш коллега Йенс (Йенс Шнайдер). Города с наибольшим притоком мигрантов — самые процветающие.

Морис Круль: Мои исследования говорят о том, что ключевую роль играет образование. Так, если посмотреть на результаты исследования, проведенного нами по второму поколению мигрантов в Европе, то из всех факторов, оказавших решающее влияние на интеграцию мигрантов в общество, образование было самым важным. Вот почему разработка системы образования, позволяющей обществу интегрировать в себя мигрантов, имеет такое значение.

Айша Чаглар: Поскольку термин «человеческий капитал» в определенном смысле связан с бизнесом и экономическими выгодами, то и рассматривается он в этом ключе. Конечно, мигранты становятся человеческим капиталом, но мы также знаем, что с мигрантами ассоциируется принудительный труд, труд людей, вынужденно оказавшихся на чужбине и нередко занятых на тяжелых работах, в частности в шахтах. Таких людей не относили к человеческому капиталу. Вот почему отнесение их к человеческому капиталу через призму экономики и местонахождения является, по сути, чисто формальной и достаточно узкой интерпретацией термина. Человеческим капиталом считается только особая категория людей. В этом смысле женщина тоже являлась человеческим капиталом: определенно, она была перемещенной рабочей силой. Я не уверена, что именно подразумевается под «человеческим капиталом» — перемещенные лица или же способность вносить некий вклад в экономику? Вот почему в последних материалах Международной организации по миграции и инициативах ООН по мигрантам и беженцам сделан акцент на превращении их в человеческий капитал. В документах говорится о том, что представляют собой заинтересованные стороны и технологии, способные обратить минусы в плюсы и человеческий капитал, но для этого сами люди должны отвечать определенным критериям — быть предприимчивыми и ответственными. Хотя, по-моему, это звучит весьма неолиберально.

Йенс Шнайдер: Капитал может быть образованием, поэтому мы можем измерить образовательные результаты. Мы проявили большой интерес к изучению возможностей образования, чтобы увидеть, как складывается жизнь мигрантов или беженцев. Какие у них возможности? Это зависит от их устремлений. Какую добавленную стоимость создает миграция в городах с точки зрения человеческого капитала? Дело в том, что немало приезжающих мигрантов уже владеют определенным знанием языков. И я бы сказал, что такая языковая компетенция всегда являлась положительным моментом. Можно ли превратить языковую компетенцию в экономический капитал, в то, что помогает устроиться в жизни? Мигранты, как правило, хорошо образованы. Приведем пример турецкого парня, который женился на немке с турецкими корнями. Скорее всего, он плохо знает немецкий, но зато владеет английским и турецким. Он приезжает в Гамбург, и чем ему могут помочь образование и знание языков? В большинстве компаний ему скажут: «Хорошо, что ты знаешь английский, хорошо, что знаешь турецкий. Но если ты не говоришь по-немецки…». В конце концов, он получает работу в турецком банке, так что его знания оказались ценным ресурсом. Но если они не востребованы местной структурой возможностей, то проку от них мало. Как, например, в наши дни поступают китайцы (а знать китайский очень полезно). Я помню слова нашего профессора в мою бытность студентом: «Каждый год немецкий язык изучают 10 миллионов китайских студентов. А немецких студентов, изучающих китайский, не наберется и 10 тысяч». Так что же происходит? Им тоже нужен рынок, требующий владения китайским языком, но они не могут конкурировать с китайцами, многие из которых говорят по-английски и по-немецки. Все это очень непросто, а приведенные мной цифры отражают общую статистику; и эта общая статистка говорит о том, что многообразие и миграция порождают широкое представительство самых разных этнических групп в самых разных местах. Можно сказать, что наиболее интересные в этом плане города — Амстердам, Нью-Йорк, Стамбул или Санкт-Петербург — отличает многообразие, и этим они похожи.

Каким образом муниципальные власти могут стимулировать развитие человеческого капитала, опираясь на приток мигрантов?

Ирина Ивахнюк:
За термином «миграционные потоки» стоят люди

Франс Лели: Они могут предоставить доступ в образовательные учреждения мигрантам, которые нуждаются в приобретении капитала для использования существующих возможностей. Так, в частности, в сфере образования крайне важно, чтобы люди имели одинаковые возможности, а это полностью зависит от определения их потребностей с учетом имеющегося у них социального и культурного капитала. Речь идет не о равенстве как таковом, а о равном праве на получение базовых функциональных навыков. Если им нужно больше занятий по изучению языка, необходимо их предоставить. Если требуется индивидуальный подход, необходимо его обеспечить. Здесь не сработает единый для всех шаблон — речь идет об имеющемся у мигрантов багаже знаний и предоставлении того, что им действительно нужно.

Морис Круль: Мы видим, как в странах с высоким уровнем регулирования в плане того, насколько просто начать свой бизнес, принимаются ли дипломы других стран и так далее, мигрантам первого поколения особенно трудно интегрироваться в жизнь города, в котором они обосновались. А в странах, подобных Соединенным Штатам, где регулирование подобных вещей гораздо ниже, мигрантам проще интегрироваться либо через собственный бизнес, либо потому, что есть часть экономики, для которой дипломы определенного образца не так важны, что позволяет мигрантам работать и занять свою нишу для жизни в новой стране.

И в этом, на мой взгляд, заключается большая разница. Города нередко могут быть как частью проблемы, так и ее решением — все зависит от масштабов регулирования в них. Вот почему конечная цель состоит в помощи мигрантам стать экономически независимыми как можно скорее. Страны и города с высокой степенью регулирования вынуждают людей полагаться на социальные пособия, а не на собственные ресурсы.

Айша Чаглар: Я бы не называла это человеческим капиталом — разве могут городские власти определить долю знаний и роль мигрантов в развитии городов? Мигранты платят налоги, тем самым внося свой вклад в городской бюджет. И как бы изолированно они ни жили, они все равно являются частью города — они повышают его экономическую состоятельность. Иногда мигранты демонстрируют привлекательную для туристов открытость мира, многоликость города, его динамизм, а также пестроту национального состава. Таким образом, они выполняют различные функции, а их роль многопланова. И если рассматривать мигрантов с точки зрения одних лишь экономических выгод, то, на мой взгляд, их значение и потенциал не будут оценены должным образом. Если ваш вопрос все же упирается в категорию «человеческого капитала», то он имеет право на существование, хотя пришло время отказаться от привычного деления мигрантов на полезных, достойных и хороших с одной стороны и плохих — с другой. Таким образом, городским властям надлежит оценивать, прежде всего, ценность и вклад мигрантов, а не разделять их на категории. Это очень важно. И я говорила о том, что де-факто город не занимался предоставлением услуг, ориентированных на мигрантов с учетом их религиозной специфики. И в городах это оказало на мигрантов интеграционное воздействие: они стали частью политической жизни не в рамках этнической или миграционной политики; они стали частью политики социальной справедливости. И это важный вывод для властей и городских чиновников. Обычно городские власти осведомлены о роли мигрантов гораздо лучше, чем национальные правительства, поскольку им приходится заниматься проблемами города. Они гораздо лучше осведомлены о трудностях, возможностях и выгодах. И если они не станут воспроизводить или замораживать занесение мигрантов в отдельную категорию, то, как я уже говорила, города вообще можно считать творениями мигрантов для себя. И чем скорее городские власти это осознают, тем больше они будут стараться сделать их органической частью города.

Рабочая тетрадь РСМД «Миграция и международное право»м

Йенс Шнайдер: Безусловно, предоставлением возможностей и доброжелательным отношением. Что касается рабочих мест, то их предоставление обычно не входит в компетенцию муниципалитетов, а вот что они могут сделать, так это обеспечить надлежащей инфраструктурой вновь прибывших. Должен быть центр, куда люди могут прийти и получить нужную информацию — там должны работать специализированные центры для беженцев, трудовых мигрантов, иностранных студентов. Очень важно наличие центра для приезжих из других городов. Следует завести многоязычный вебсайт с функциями информационного центра. Необходимо организовать помощь с поиском жилья и устройством детей в школы. И, конечно же, нужны языковые курсы, предоставление консультаций и другие подобного рода вещи. И это уже хорошая основа для налаживания контактов и связей внутри городов. Мигранты будут знать, каким работодателям нужно владение языком, и что есть возможность с ними общаться. Они будут знать, как обстоят дела со школой, установят нужные контакты и т.д.

Опираясь на ваши исследования, какие факторы вы считаете ключевыми для повышения социальной мобильности мигрантов первого поколения и второго поколения?

Франс Лели: Вне всякого сомнения — образование и доступ к образованию. И это полностью зависит от страны пребывания. Так, например, мы читаем статью о мигрантах второго поколения здесь, в России, и можем видеть влияние системы образования. Схожесть систем образования повышает в России шансы детей мигрантов на успех. Но это возможно потому, что система образования в бывших советских республиках аналогична российской.

Но если взять Европу, то институциональные механизмы, существующие в ее странах, сильно разнятся, а это означает, что возможности детей во Франции кардинально отличаются от тех, что имеют дети в Германии или в Швеции. Достаточно привести простой пример: во Франции и в Швеции обучение детей начинается с двухлетнего возраста, в Германии обязательное образование для детей — с шести лет. Это означает, что для детей иммигрантов овладение языком, на котором они будут обучаться, наступает на совершенно другом этапе жизни.

Поскольку такого рода институциональные механизмы различаются, то и шансы детей в сфере образования тоже разнятся, как и шансы на социальную мобильность. Так, во Франции и Швеции около половины детей иммигрантов продолжают обучение в высших учебных заведениях, в то время как в Германии высшее образование получают всего около 6% детей иммигрантов. И хотя мы проводили исследование в среде детей со схожими социально-экономическими и культурными корнями, разница в цифрах колоссальна.

Морис Круль: Что касается первого поколения и отчасти «промежуточных» поколений (то есть те, кто оказался на чужбине на более позднем этапе жизни — скажем, в старшей школе или позже), то обычно их шансы профессионально преуспеть весьма незначительны. И часто многие мигранты первого поколения в течение 10 лет после приезда теряют свое прежнее положение, потому что они либо не могут устроиться на аналогичную работу, либо для них вообще нет места в экономике. А у второго поколения, ходившего там в школу, шансов на успех гораздо больше.

В этом заключается существенное различие, поскольку представители второго поколения смогли получить образовательные сертификаты, которые признаются в стране, да и владеют языком, что, конечно, тоже очень важно. Все эти факторы облегчают второму поколению возможность интеграции в общество и роста.

Дмитрий Полетаев:
Выйти из тени: коррупционный фактор в миграционной политике

Айша Чаглар: Вообще-то, когда мы говорим о втором поколении, важно, о какой именно стране идет речь — какие там существуют правовые, политические и экономические структуры? Но в целом второе поколение вполне можно назвать социально мобильным, хотя и с определенными оговорками. Дело в том, что возможные трудности связаны вовсе не с дискомфортом первого поколения, которое оно испытывало из-за неопределенности своего положения в стране. Проблема заключается в том, что их просто не воспринимают как часть сложившегося общества. К представителям второго поколения мигрантов, как правило, относятся как к временным жителям, и они тоже невольно начинают воспринимать себя подобным образом. А то, как ты видишь себя сам, сильно влияет на то, каким тебя видят другие. Так формируется субъективная оценка, становящаяся помехой для социальной мобильности. Я неоднократно сталкивалась с этим при общении на местах с представителями второго поколения. Есть те, кто в плане социальной мобильности уступает даже первому поколению; но есть и те, чья социальная мобильность очень высока. Примечательно, что в Германии языковые компетенции оставляют желать лучшего у всех поколений мигрантов, независимо от их родных языков, и это опять-таки зависит от организации предоставления услуг. Я не говорю, что обучение должно вестись на родном для мигрантов языке, вовсе нет. Но если им предоставляют надлежащие школьные услуги и лингвистическую поддержку для обучения языку страны пребывания в качестве второго языка, то это окупается сторицей.

Йенс Шнайдер: Мигранты первого поколения мобильны, и мобильны они изначально. Для них самое важное — постоянно быть готовыми к переезду в поисках работы. И двигает ими не стремление сказочно разбогатеть, а просто желание стать, в конечном итоге, достаточно обеспеченным человеком. А для второго поколения на первый план выходит вопрос социальной мобильности. Мигрант второго поколения задается вопросом, может ли он стать успешным, получить высшее образование и так далее, несмотря на то, что его родители — мигранты, мать работала уборщицей, а отец — таксистом? Не является ли это препятствием? Не помешает ли достижению успеха и развитию? И в этом отношении страны существенно различаются. Так, в плане социальной мобильности дети из турецких рабочих семей в Швеции и Франции находятся в несравненно лучших условиях, чем в Германии.

Как миграционные процессы трансформируют социокультурный ландшафт современных городов?

Франс Лели: Целиком и полностью. Как, например, в моем городе — Амстердаме. И он не является исключением — это характерно для всех крупных городов Европы.

В настоящее время только у одного из трех детей в возрасте до 15 лет оба родителя родились в Нидерландах. Причем это не означает, что у этого одного предки были голландцами на протяжении поколений. В эту группу также входят дети, чьи бабушки и дедушки родились в таких странах, как Суринам, Турция, Советский Союз и Португалия. Таким образом, социокультурный ландшафт коренным образом изменился, и новой нормой стало многообразие.

Морис Круль: Об этом нужно судить по городам с устоявшейся практикой приема мигрантов. Самыми известными странами, традиционно открывавшими двери перед мигрантами, являются Канада, Австралия и США. Города там полны жизни, очень красивы и многолюдны и сумели привлечь людей со всего мира, а те, в свою очередь, привезли с собой капитал и обеспечили экономический рост. Дело в том, что в наши дни помимо мигрантов из бедных стран в большие города переезжает все большее число высококвалифицированных специалистов из разных стран. Это новая динамика, влияние которой в будущем будет только возрастать, а изучению которой нам надлежит уделить самое пристальное внимание.

Елена Алексеенкова:
Интеграция мигрантов — в интересах безопасности и развития

Айша Чаглар: Мигранты трансформируют, прежде всего, политическую и экономическую составляющие, изменяют саму структуру управления городами. Поэтому вопрос заключается не только в экономике, но и в том, каким образом их интегрировать в городское население. Если их не замечать, то они останутся вне управления. Если властные структуры хотят управлять мигрантами, использовать их в государственных программах и еще больше привязать к городу, то им надлежит признать их многосторонний вклад. С другой стороны, а кого мы считаем коренными жителями? Если покопаться, то и в их родословных обнаружится немало мигрантов. Взять хотя бы Москву — все ли ее жители коренные москвичи? Сомневаюсь. Но они считаются москвичами. Получается, что наряду с другими ее видами существует «скрытая» миграция.

Йенс Шнайдер: Полагаю, что это является нашей новой перспективой. Вместе с мигрантами в городах появляется и нечто новое, чего не было раньше. Взять хотя бы сирийские рестораны — сирийская кухня предлагает немало отличных блюд. Точно так же возможности расширяются и в других сферах.

Есть ли побочные эффекты? Я бы не стал переоценивать их значение. Существуют страхи, связанные с проживанием больших групп мусульман в этнических анклавах, но я считаю их беспочвенными. Конечно, если людей притесняют, они чувствуют дискриминацию. Если мигранты боятся выходить в город, потому что не чувствуют себя в безопасности, если ловят на себе косые взгляды, то их стремление держаться своих и ограничивать круг своего общения семьей понятно и естественно.

Да, для них это плохо, но на обществе в целом это никак не отражается. Если, конечно, речь не идет о радикализме, который действительно может стать реальной проблемой. Однако большинство современных глобальных городов не сталкиваются с радикализмом, использующим террористические акты против городов как таковых. Понятно, что радикальные исламские группировки существуют, как есть и радикальные группы неонацистов, которые совершают жестокие нападения. Но они направлены не против города, а против конкретных людей, которых считают врагами. Дайте мигрантам шанс стать частью городской жизни — и побочные эффекты миграции резко пойдут на убыль.

Беседовали Роман Майка и Хантер Кейвуд.