Яков Шемякин: Права человека: новый взгляд

Автор: Шемякин Яков Георгиевич, доктор исторических наук, главный научный сотрудник Института Латинской Америки (ИЛА РАН).

 

Вопрос о правах человека — основной духовный центр современной международной полемики. В мировом сообществе до сих пор преобладает западная трактовка концепции прав человека со свойственными ей юридическим формализмом и недостатком внимания к социальным, культурным и экологическим аспектам данной темы. В современной идеологической ситуации возникла настоятельная потребность в дальнейшем развитии и усугублении представлений о правах человека в ходе и в результате взаимодействия различных цивилизационных традиций. Встала (и продолжает стоять в повестке дня до сих пор) задача реальной универсализации этих представлений в результате преодоления цивилизационной ограниченности той интерпретации концепции прав человека, которая была изложена во Всеобщей декларации прав человека 1948 г., основополагающем документе ООН, содержание которого было ограничено одной (западной) политической и правовой традицией.

Глобализация и «мятеж исключений»

В этой связи возникает ряд вопросов, в том числе мировоззренческого плана, касающихся самой сути затрагиваемой темы. Внимательное многократное вчитывание в текст Всеобщей декларации прав человека[1] укрепило меня в убеждении, что провозглашенные там права действительно носят универсальный характер. Почему же тогда их распространение в самых различных социокультурных средах во многих случаях вызывало и вызывает реакцию отторжения? Как правило, всеобщее распространение демократических принципов политического устройства, базирующихся на основных положениях упомянутой Декларации (это можно легко проследить по текстам конституций подавляющего большинства стран мира) трактуется как одно из проявлений процесса глобализации. Но содержание развертывающихся на планете процессов отнюдь не сводится к глобализации. Наряду с ней и вопреки ей развивается процесс, названный крупнейшим мексиканским мыслителем и поэтом, лауреатом Нобелевской премии по литературе О. Пасом «мятежом исключений». Речь идет о многочисленных фактах усиленной акцентировки, иногда — гипертрофии черт специфики локальных человеческих общностей различного типа и уровня — этнических, языковых, культурных, территориальных и т.д. Назову первым пришедшие на ум несколько ярких примеров: баски и каталонцы в Испании, валлоны в Бельгии, бретонцы во Франции, курды в Турции, Иране, Ираке и Сирии, различные религиозные общины Ливана (христиане и мусульмане различных конфессий, друзы и др.), тамилы в Шри Ланке и т.д. — простое перечисление могло бы занять, наверное не одну страницу. Самыми крупными и значимыми из общностей такого рода являются цивилизации. Именно возрождение неевропейских цивилизаций О. Пас считал самым важным событием истории XX в[2]. «Мятеж исключений» стал одним из важнейших (наряду с другими) факторов, обусловивших существенное изменение политического ландшафта планеты в конце XX – начале XXI вв., распад таких многонациональных образований, как СССР, Югославия, Чехословакия и образование новых государств, неизменно акцентирующих свою неповторимую культурно-историческую индивидуальность. Представляется очевидным, что охарактеризованный процесс продолжает развиваться. Из событий последних лет ярким проявлением «мятежа исключений» стала т.н. «арабская весна» (хотя ее историческое содержание отнюдь не сводится к этому феномену).

 

«Мятеж исключений» никак не вписывается в одномерную картину мира, рисуемую проповедниками тотальной глобализации. Если смотреть на вещи непредвзято, то следует признать, что в значительном числе случаев он связан либо с попыткой кардинального переосмысления, либо вообще с отрицанием (чаще косвенным, но иногда и прямым) той интерпретации прав человека, которая дается во Всеобщей декларации.

Цивилизационная ограниченность современной концепции прав человека

Абсолютизация западной традиции обусловлена более глубокой причиной, связанной с общей мировоззренческой установкой создателей текста Всеобщей декларации прав человека. Будучи вдохновлены идеей единства человечества, они вместе с тем явно недостаточно учитывали его многообразие. При таком подходе неизбежно появляется опасность отождествить универсальное начало в жизни людей с характерными чертами той цивилизации, которая доминирует на планете. Но факт такого доминирования отнюдь не превращает западное в синоним «универсального». Между тем, подобное отождествление, несомненно, проявилось при составлении Декларации. Ее главный недостаток — именно недооценка реального разнообразия человеческого мира. В этой связи оказалась слабо разработанной тема гарантий декларируемых прав, что вполне закономерно, ибо гарантии по самой своей сути в несравненно большей мере обусловлены конкретной ситуацией тех или иных стран и регионов, т.е., иными словами, — фактором многообразия.

Актуализация социальной, экологической и культурной составляющих концепции прав человека

Надо признать, что, если брать картину в целом, постепенная эволюция в сторону признания значимости социальной, экологической и культурной составляющих проблематики прав человека прослеживается в документах ООН второй половины XX – начала XXI в. С наибольшей ясностью она проявилась в деятельности ЮНЕСКО, что вполне закономерно: сфера культуры наиболее чувствительна к реалиям многообразия «мира людей». Необходимо особо отметить также, что упомянутая тенденция была прямо связана с расширением состава ООН за счет новых государств, возникших в результате распада колониальной системы и возникновения «третьего мира». Г. Джонсон замечал в этой связи, что «изменение большинства в ООН объясняет смещение приоритетов между Всеобщей декларацией и выступлениями, резолюциями и последующими декларациями в области прав человека...»[3] Это «смещение приоритетов» (как в деятельности ООН, так и в рамках отдельных стран) происходило и происходит по трем основным направлениям: расширение и углубление социальных прав, акцентировка значимости экологической и культурной составляющих проблематики прав человека. Достаточно вспомнить в связи с этим: Международный акт об экономических, социальных и культурных правах, Европейскую социальную хартию, Хартию ЕС об основных социальных правах работников, такие программные документы ЮНЕСКО, как Декларация принципов, принятая Генеральной конференцией в 1966г., Рекомендации об участии и вкладе народных масс в культурную жизнь, принятые Генеральной конференцией в 1976г., осуществление программы Сектора естественных наук ЮНЕСКО, в частности, в основной программной области «Наука в интересах прогресса и окружающей среды» и др.

 

Следует, однако, признать, что, несмотря на определенные сдвиги в этом направлении, тенденция к углублению и расширению представлений о правах человека развивается в целом крайне медленно. Не в последнюю очередь это связано с жестким противодействием со стороны влиятельных кругов западного, прежде всего североамериканского, истеблишмента, в особенности — попыткам расширения социальных прав. Достаточно вспомнить в этой связи социально-политическую практику режимов «неоконсервативной волны» на самом Западе в конце 70-х – 80-е гг. XXв., программу «неолиберальной» модернизации (ее основное содержание сводилось к массовой приватизации, существенному ограничению социальных функций государства и его роли в экономике, резкому ослаблению систем социальной защиты) в «незападном» мире в 80-е – 90-е гг. прошлого столетия. Интересно отметить, что сопротивление попыткам углубления социального содержания демократии отчетливо проявилось уже в период разработки и принятия Всеобщей декларации. Г. Джонсон отмечал в этой связи, что голосование по статье Всеобщей декларации, в которой утверждалось право на труд (статья 23, единственным государством, проголосовавшим против ее включения в текст декларации, были США), также как и «обсуждение и утверждение других статей, касающихся экономических прав, показало…, что новые обязательства со стороны государств в области экономических и социальных вопросов вызывали серьезную озабоченность со стороны западных стран, в особенности Соединенных Штатов Америки».[4] Данная тенденция отчетливо проявляется и впоследствии, и не только в США, но и в Западной Европе. Так, упоминавшиеся выше «Европейская социальная хартия» и «Хартия ЕС об основных социальных правах работников», в отличие от Европейской Конвенции о защите прав человека и основных свобод 1950 г., не были инкорпорированы в правовую систему Европейского союза[5]. Международный акт об экономических, социальных и культурных правах, принятый ООН 19 декабря 1966 г., смог вступить в силу лишь девять лет спустя, причем значительное число государств к нему так и не присоединились[6].

 

Разумеется, контртенденция, противостоящая стремлению к расширению и углублению идеологии и практики прав человека, отнюдь не ограничивается сопротивлением западных элит усилению социальной составляющей в этих идеологии и практике. Названная контртенденция опирается и на ультратрадиционалистские силы, которые, выдвигая лозунги защиты собственных традиций и образа жизни, отвергают по сути дела не западную трактовку основополагающих идей Декларации 1948г., а сами эти идеи. Сказанное касается прежде всего различных современных разновидностей фундаментализма (самым влиятельным и агрессивным из них, несомненно, является исламский), которые выступают как одно из самых ярких проявлений того «мятежа исключений», о котором шла речь выше.

 

Другое (и противоположное по своей сути) проявление подобного рода — многочисленные попытки переосмысления западной концепции прав человека на путях расширения сферы их действия. В первую очередь, здесь следует упомянуть то усиление социальной составляющей в латиноамериканских демократиях (в том числе в крупнейших странах региона, Бразилии и Аргентине), которое было прямо обусловлено «левым поворотом» рубежа XX–XXI вв[7].

 

Как неоднократно отмечали самые различные авторы, приход к власти в конце XX — начале XXI вв. в ряде стран Латинской Америки, в том числе крупнейших (Бразилии и Аргентине) левых правительств был во многом связан с глубоким разочарованием значительной части населения в институтах формальной демократии, с их неспособностью стать инструментом осуществления социальных чаяний неимущих, а во многом — и средних слоев. Так, к примеру, В.М. Давыдов вполне справедливо обращал внимание «на кризис доверия к традиционным партиям и к государству в его прежних формах, и в то же время к институтам демократии, которая без решения социальных проблем превращается в раздражающую формальность».[8] С другой стороны, именно представительная демократия западного образца стала той институциональной формой, в рамках которой в 80-90е гг. осуществлялась программа неолиберальной модернизации со свойственным ей игнорированием социальных императивов. Решительная переориентация на эти императивы — определяющая черта «левого поворота»[9]. Простое перечисление примеров, подтверждающих этот тезис на материалах различных стран, охваченным этим процессом, могло бы, наверное, занять не одну страницу. Ограничусь несколькими короткими иллюстрациями из исторического опыта современной Бразилии — страны, которая не только является самой большой по масштабам в регионе, но и в наибольшей мере воплощает некоторые общие черты, свойственные латиноамериканской культурно-исторической общности в целом. Важнейшими вехами на пути постепенного наполнения бразильской демократии социальным содержанием стали выдвижение правительствами Партии Трудящихся (Лулы и Д.Руссефф) в качестве главных задач борьбы с бедностью, голодом и за уменьшение вопиющего социального неравенства и осуществление комплекса мер по их реализации в период с прихода к власти Лулы в 2002 г. по настоящее время. К числу наиболее значимых относятся: широкомасштабная, получившая международный резонанс программа «Нет голоду» (Fome Zero), в связи с реализацией которой правительство провозгласило в качестве одного из основных прав человека право на «доступное и качественное питание»; крупнейшая социальная программа «Болса Фамилиа» («Семейный бюджет»), позволившая вывести из состояния крайней бедности многие миллионы людей; глубокие и масштабные преобразования в сфере образования, в развитии социальной инфраструктуры и многие другие социальные инициативы[10].

 

Характерно, что для стран, охваченных процессом «левого поворота», оказалось свойственно и существенное усиление внимания к культурной проблематике. Особое значение имеет в этом плане опять же пример Бразилии[11].

 

Попытки осмыслить феномен «левого поворота», понять внутреннюю динамику его развертывания, приводят к постановке еще одного вопроса: Почему зачастую приходят в противоречие стремление во всем следовать демократическим процедурам (основанным на понимании прав человека, которое изложено во Всеобщей декларации 1948 г.) и стремление выдвинуть в качестве приоритетных социальные императивы[12]? Причем речь идет не только об опыте радикальных левых режимов «боливарианской орбиты»[13], главным образом Венесуэлы и Боливии, которые склонны однозначно решать вопрос об абсолютном приоритете социальных императивов, в том числе за счет ограничения демократических норм. Противоречие между социальными императивами и формальным соблюдением демократических процедур проявилось (хотя и в значительно меньшей мере) и в деятельности умеренных левоцентристских режимов Бразилии, Аргентины и Уругвая. Ведь в данном случае речь уже не идет о сопротивлении тех или иных социальных сил углублению и расширению сферы действия принципов Всеобщей декларации, лежащих в основе всех демократических режимов. Здесь приходится говорить уже о внутреннем противоречии самой демократии как особого модуса существования общества (а, следовательно, и идеологии прав человека как ее духовной основы). Причем данное противоречие такого рода, которое угрожает (непосредственно или потенциально) основам демократии. Не свидетельствует ли это о наличии некоего изначального несовершенства в самих этих основах? Несовершенства, постоянно препятствующего органичному усвоению идеологии прав человека и, соответственно, нормальному функционированию демократических социально-политических режимов?

 

Приведенная выше ссылка на латиноамериканскую конкретику, которая во многих случаях может послужить яркой иллюстрацией развертывания охарактеризованного только что противоречия, — лишь один из множества примеров, которые могли быть здесь приведены. Таких примеров проявления глубинной внутренней противоречивости идеологии и социальной практики демократии более чем достаточно как в истории, так и в современной жизни всех существующих на планете человеческих миров, включая Запад. Будучи жестко ограниченным объемом статьи, не могу не привести тем не менее еще две иллюстрации, на мой взгляд, особенно выразительные.

***

Если проанализировать конкретное содержание Всеобщей декларации 1948 г., то легко обнаружить, что изложенные в ней идеи восходят главным образом к Декларации независимости США 1776 г., Конституции США 1787 г., и Биллю о правах 1789 г., а также (в несколько меньшей мере) к французской Декларации прав человека и гражданина 1791 г. Меня всегда поражало одно обстоятельство: в упомянутой конституции США (часть 9 статья 1), как и в соответствующих законах отдельных штатов наряду с основными правами человека изначально утверждались законность и естественность рабства. Как такое вообще могло быть? Как могли люди, по всей видимости вполне искренне утверждавшие свободу как высшую ценность, одновременно утверждать рабство как одну из естественных основ жизни общества? Что позволяло отцам-основателям США совмещать несовместимое в своем сознании и при этом, по-видимому, не чувствовать этой несовместимости (или, во всяком случае, игнорировать ее)?

 

А современный Запад? Как возможны одновременное утверждение прав человека и откровенное отрицание этих прав в отношении тех, кто осмеливается отвергать их западную трактовку? Стоит вспомнить в этой связи всем известные недавние события — от Косово и бомбардировок Югославии до развязывания гражданской войны на Украине. Конечно, в определенном смысле налицо фактический отход ведущих держав Запада от провозглашенных ими принципов свободы, демократии и прав человека. Но почему такой отход оказался возможен одновременно с утверждением этих принципов в официальном западном идеологическом дискурсе? Почему такое сочетание воспринимается как нечто само собой разумеющееся значительной частью современных представителей «фаустовской» цивилизации? Только ли дело в откровенном цинизме власть предержащих, «автоматизирующем конформизме» массы западных обывателей, избравших этот способ «бегства от свободы»[14], в отходе от принципов Всеобщей декларации прав человека, сопротивлении расширению сферы их действия? Может быть чего-то существенного недостает в самом наборе утверждаемых прав человека? И отсутствие этих необходимых, по-видимому, звеньев как раз и позволяет их интерпретировать «с точностью до наоборот» или, во всяком случае, облегчает подобную операцию?

Право на идентичность как основополагающее право человека

Если обобщить содержание Всеобщей декларации 1948г., то можно констатировать, что в основе всех остальных прав человека лежат два: право на жизнь и право на свободу выбора во всех сферах жизнедеятельности. Однако выбор может быть действительно свободным лишь в том случае, если это сознательный выбор. Такого рода выбор способен сделать только мыслящий человек, обретший смысл своего существования. Обретение же смысла возможно лишь при условии, что найден путь решения ключевых проблем-противоречий человеческого бытия. Выработав тот или иной подход к их решению, человек определяет тем самым основные черты собственного культурно-исторического облика, то есть свою идентичность. Таким образом, обретение идентичности означает обретение смысла существования. Следовательно, формирование собственной идентичности является предпосылкой действительно свободного выбора, а тем самым и реализации всех остальных основанных на нем прав. Если это так, то в реестр основных прав человека должно быть внесено право на идентичность в качестве основополагающего, реализация которого является предпосылкой осуществления всех остальных прав за единственным исключением права на жизнь. Но что означает право на жизнь без права на идентичность? Получается, что это — право на жизнь без смысла, то есть практически право на биологическое, проще говоря, животное существование, но никак не право на жизнь человека разумного. Таким образом, и право на жизнь для человека именно как человека, а не биологической особи, может быть реализовано лишь в том случае, если одновременно осуществляется право на идентичность.

 

Введение права на идентичность в качестве базового в каталог основных прав человека изначально ставит вне правового поля «гуманитарные интервенции» в американском стиле, осуществляемые без оглядки на волю населения тех стран, которые им подвергаются, лишает организаторов подобных интервенций возможности оправдывать их ссылками на необходимость защиты прав человека или, по крайней мере, существенно ограничивает подобную возможность.

***

Разумеется, провозглашение права на идентичность и придание ему ключевого значения не следует представлять как некое чудодейственное средство, которое автоматически решает все проблемы. Конечно же, речь идет о некоей идеальной норме. Попытки приблизиться к решению задачи ее воплощения на практике связаны с очень значительными трудностями. Главная из них заключается в том, что, говоря словами одного из ведущих современных исследователей проблемы идентичности, Я. Ассмана, «идентичность... предполагает наличие других идентичностей»[15]. И конкретные культуры, и отдельные люди придерживаются разных ценностных ориентаций, которые часто не совпадают по своему содержанию или вообще несовместимы. Между тем утверждение права на идентичность как права универсального необходимым образом означает признание правомочности существования значительно отличающихся друг от друга, в том числе и противоположных по своему характеру взглядов на мир и жизнь представителей различных культур, социальных групп, личностей. И мировая история, и современность изобилуют примерами противостояния, враждебного столкновения носителей принципиально различных подходов к решению ключевых экзистенциальных противоречий. При этом соотношение идентичностей определялось, как правило, соотношением сил: более сильные культуры подавляли и поглощали более слабые, которые лишались собственной идентичности. Точно так же дело обстояло и внутри человеческих сообществ: люди, лишившиеся свободы, теряли, как правило, и личную идентичность, их индивидуальность либо вообще стиралась, либо переформатировалась в соответствии с потребностями власть предержащих. Поэтому право на идентичность в своем универсальном измерении, т.е. как право, которым должны иметь возможность пользоваться все без исключения, может быть реализовано (в той или иной мере) лишь в комплексе со всеми иными правами человека, прежде всего — одновременно с двумя другими основополагающими правами — на жизнь и свободу.

 

 

Изображение: galleryhip.com