Стигматизация своей истории, или дорога к «смуте»

Обществоведы продолжают исследовать, почему и как произошел распад СССР. В 1980-е гг. продолжалась «холодная война», не утихала идеологическая борьба, о чем свидетельствует, в частности, история кинематографа США [1]. Но набрал ход Хельсинкский процесс, и мало кто уже думал, что «перестройка» политического режима в СССР приведет к «смуте» и распаду государства. Еще труднее было представить, что лет через 25–30 россияне станут объектом жесточайшей стигматизации, на Украине и в странах Балтии возродится нацизм, а нейтральную Финляндию проамериканские элиты приведут в НАТО. Наоборот, казалось, что исчезнет «образ врага», как заявлял академик Г. Арбатов. Тем не менее не стало СССР, Организации Варшавского договора и СЭВ, а частота и жесткость стигматизирующих кампаний и «смут», как и военных конфликтов, только возрастет. С 2014 г. на Украине стигматизация Донбасса и России переросла в жестокую ментальную войну. В 2020 г. оголтелой стигматизации подверглась Белоруссия. В 2022 г. развернулась беспрецедентная стигматизация русского мира. С.В. Лавров определил отношение Запада к России как «фронтальное наступление» на язык, культуру, людей.

Источник: Wikipedia

Осмысление стигматизации проявлялось еще с религиозных войн, затем появились концепции Ф. Танненбаума («драматизация зла»), Э. Лемерта (отклонение от норм), Э. Гофмана (управление «испорченной идентичностью») [2]. Стигматизация выступает как символьное насилие, нефизическое воздействие с помощью негативных знаков на людей или группы, облик (поведение) которых не соответствует общепринятым нормам. Такое «маркирование» может выступать как способ «усмирения возмутителей спокойствия» и сохранения устоев общества, хотя порой переходит допустимые рамки. С другой стороны, стигматизация, особенно в переломные моменты, подрывает общественный порядок.

Привлекает внимание положения о «родовой стигме (расы, национальности и религии), которая может передаваться по наследству» [3]. Религиозные, этнические, культурные различия служат основанием стигматизации политических сил и социальных групп [4], неприятия некоторых народов и конфессий, как в свое время лютеран и кальвинистов или русских (православных) в Австро-Венгрии, где уже в 1914 г. загоняли в концлагеря вместе с российскими военнопленными русскоязычных и православных жителей Галичины.

В статье показаны политико-психологические основания стигматизации, выступающей как средство, радикализирующее действия различных политических сил, направленное на фрагментацию национально-государственной идентичности, разрушающее целостность государства. Положения статьи применимы в исследовании политики идентичности, исторической политики, «гибридных войн».

Метаморфозы стигматизации

Использование стигматизации в политике выводится как на внутреннюю, так и на внешнюю «траекторию». Во втором случае она используется во внешней политике одной страны для внесения раздора в обществе другой страны, например, для роста в конкретной стране-мишени числа людей, верящих в реальность создаваемых негативных образов собственного государства, радикализации деструктивной оппозиции. Причем такая практика чаще всего осуществлялась против государств, проводящих самостоятельную политику. Чем настойчивее Россия защищала свой суверенитет, тем явственнее и радикальнее проявлялась антироссийская стигматизация, особенно с 2014 г. и с 2022 г. Бывший президент США Б. Обама в 2014 г. на 69-й сессии Генеральной ассамблеи ООН поставил Россию в ряд с такими глобальными угрозами, как вспышка лихорадки Эболы и терроризм, а Р. Готтемюллер в бытность заместителем генерального секретаря НАТО в докладе на пленарной сессии Парламентской Ассамблеи НАТО 29 мая 2017 г. сравнила воссоединение России и Крыма с захватом Мосула боевиками ИГ*.

Но наиболее интересна внутренняя стигматизация. Она более сложна, принимает множественные формы, проявляется и в сознательно направляемых действиях, и в стихийных процессах, настраивающих граждан на осуждение государственной власти и тех соотечественников, кто эту власть поддерживает. Происходит переформатирование массового сознания и представлений элит, в том числе благодаря заимствованию из-за рубежа культурных образцов и моделей политического поведения. Все это может вести к радикальной смене политического режима (госперевороту). Потому таким острым становится вопрос противодействия стигматизации профессиональных групп, по долгу службы поддерживающих конституционный и общественный порядок: сотрудников госбезопасности, полиции, государственных служащих, военных, а также членов их семей. С.В. Батайкина отмечает: «… Негативные стереотипы, утвердившиеся в общественном мнении, способствуют стигматизации всей профессиональной группы, члены которой трудятся в сфере государственного управления» [5].

Такая стигматизация «государевых людей» проявилась в СССР в период поздней «перестройки» (особенно в союзных республиках по отношению к центральной власти), в ГДР и других бывших социалистических странах. Она отозвалась в России на Болотной площади (2011), мятежах в Белоруссии (2020) и Казахстане (2022). Таковы были результаты стигматизации — искажение смысла «присяги», «профессионального долга», «служения», «государственной безопасности». Везде в той или иной степени распространялись негативные контридентичности, воспроизводящие и закрепляющие стигматизацию данных групп, маргинализацию защитников правопорядка.

Негативные контридентичности облекаются в романтично-утопическую «упаковку» борьбы с авторитарным режимом за права человека (в том числе сепаратистских образований), разрушая конституционную легитимность политической власти. При этом может дойти до «резонансного» состояния стигматизации власти, когда население начинает клеймить историю государства, культуру общества и даже собственную цивилизацию. Такое состояние общественного «самоотрицания» означает, что стигматизация может привести к саморазрушению государства. Это состояние можно определить как массовую «самостигматизацию».

Контридентичности и социальная «смута»

Самостигматизация как «крайняя» стадия стигматизации означает приход эйфорического состояния массового сознания, похожего на «временное ослепление» касаемо оценок истории своей страны. Проявилась романтично-утопическая восторженность в оценке лозунгов перемен и клеймении достижений своей страны, инициаторами которой в СССР выступили некоторые НКО, ориентирующие людей на западные ценности и «блага». «Перестройка» обратилась в переориентацию на «общечеловеческие ценности», но в критике ошибок и трагических страниц истории КПСС и СССР «спутники перестройки» нередко скатывались к интерпретациям, искажающим отечественную историю. Национально-государственная (общесоюзная) идентичность СССР «подрывалась» контридентичностями, формируемыми деконструктивными группами, которые способствовали оправданию «смуты» и смене власти ради политического курса, устремленного к «быстрым» демократическим переменам.

Термин «самостигматизация» употребляется в клинической психологии, но редко появляется в политической психологии. Однако он применим для поведения больших социальных групп и народов [6]. Подобные состояния сообществ Т. Парсонс рассматривал через призму девиации (отклонения от ценностных ориентаций) как интерпретации, получающей доминирование сначала латентно, а затем открыто. Подобная интерпретация, внедряемая в представления элит и массовое сознание, благодаря романтично-утопической «упаковке» способствует легитимации ценностных отклонений, усиливая негативные контридентичности с их настроем на отчуждение от власти. Сползание к социальной «смуте» позволяло и дальше разрушать устоявшееся восприятие общей истории, внедрять интерпретации, отчуждающие граждан от центральной власти и КПСС, а вместе с этим разрушать общесоюзную советскую идентичность и переводить общество в состояние самостигматизации. Т. Парсонс отмечает «вирусность» подобных интерпретаций: «…Строго говоря, в понятиях, одобряемых культурной традицией, невозможно прямо заклеймить такие интерпретации как нелегитимные. Умение извлекать пользу из подобных возможностей латентной легитимации является одной из важных характеристик девиантных движений» [7]. Негативные контридентичности обеспечивают доминирование такого механизма, усиливаемого с помощью технологий фейк-ньюс и «цветных революций», приводя общество в состояние «смуты».

Групповые контридентичности образуются в связи с дифференциацией отношения граждан к различным инструментальным и терминальным ценностям народа, общественным благам и в том или ином состоянии присутствуют в обществе [8]. В разных странах есть особенности национального характера, способствующие возникновению групповых контридентичностей и их переходу в состояние разрушительной силы. У французов, по мнению В. Ж. дʼЭстена, есть склонность к политике tabula rasa («выскабливать доску», «разрушать, потом реформировать») [9]. Нечто подобное, по всей видимости, свойственно и российскому национальному характеру: «вечный пугачевский дух в народе» (Е.Т. Гайдар), «очередная пугачевщина» (А.С. Панарин). В XIX в. зародился российский анархизм, в XX в. подданные Российской империи в феврале 1917 г., а граждане СССР в 1990–1991 г. «самозабвенно» рушили фундамент 1000-летнего государства, веря новоявленным «интерпретаторам истории». На основе подобных склонностей народного характера могут довольно быстро активизироваться негативные контридентичности, хотя для этого нужны дополнительные воздействия на массовое сознание и взгляды элит.

Контридентичности могут играть и позитивную роль в подготовке политико-психологических изменений, как, например, в начальный этап советской «перестройки», но нередко перерастают в разрушительные формы. В литературе «контридентичности» получают названия: «негативные идентичности» (Л. Гудков), «альтернативные» и «антагонистические» идентичности (В. Морозов). Подобные проявления трактуются как «артикуляционные практики, подрывающие стабильность гегемонической артикуляции и могущие привести к распаду государства» [10]. Такие «внутренние идентичности, бросающие вызов существующему порядку», могут «вытесняться за пределы страны» и «становятся частью анархической международной среды, из которой исходят угрозы внутреннему упорядоченному пространству сообщества» [11]. Эмигрировавшие диссиденты обычно составляли важный элемент процесса внешней стигматизации своей бывшей родины. Парсонс писал: «…Желание освободиться навсегда от всякого принуждения и идеализация подобного состояния оборачивается такими концепциями как «свобода, защищаемая законом… <…> «такие символы, как свобода и справедливость, могут получить интерпретацию, несовместимую с функциональными потребностями институционализируемого порядка» [12].

В формировании негативных контридентичностей в СССР и переходе к самостигматизации вольно или невольно стимулирующую роль сыграла политика «гласности», приведя общество к «явочной» отмене официальных ограничений. Политика гласности инициировалась 19-й Конференцией КПСС в 1988 г. (законодательно цензура была отменена в 1990 г.). СМИ вводили новые форматы с участием аудитории. «Толстые» литературные журналы («Знамя», «Новый мир», «Октябрь», «Юность») начали в ускоренном порядке печатать не публиковавшихся ранее советских писателей, а литераторов русского зарубежья, включая «Архипелаг Гулаг» А. Солженицына. Демократическая общественность активизировала дискуссии («круглые столы») о «белых пятнах» советской истории. Как отмечал Арчи Браун, уже в начале «перестройки» расширились рамки публичного дискурса, а к весне 1989 г. санкционированная КПСС гласность трансформировалась в практически неограниченную свободу слова [13]. Демократическая по своей сути реформа стимулировала в массовом сознании, непривыкшем к такому плюрализму, бурный рост негативных контридентичностей, что было использовано определенными силами в самой КПСС и оппозицией в целях стигматизации коммунистов и СССР.

О приближении стадии самостигматизации свидетельствовала, в частности, неадекватная реакция руководства КПСС и общественности на статью Н. Андреевой «Не могу поступаться принципами» (газета «Советская Россия» от 13 марта 1988 г.), где выявлялись негативные проявления гласности. Характерно, что такая позиция рядового коммуниста, пусть и поддержанная определенными партийными кругами и выраженная недостаточно корректно, вызвала резкое осуждение в Политбюро ЦК КПСС. Отвечающему в Политбюро за идеологию А. Н. Яковлеву было поручено написать разгромную статью в «Правде». По сути, был дан старт стигматизации Н. Андреевой и ее сторонников, а по существу — самостигматизации КПСС и ее расколу. В «журнальной войне» между изданиями либерального и патриотического направлений последние («Молодая гвардия», «Москва», «Наш современник») были также фактически стигматизированы.

Приобретение контридентичностями радикальной политико-психологической направленности по мере их умножения и ужесточения вело к самостигматизации, приближению состояния массового сознания, близкого к социальной «смуте». Это сопровождалось политическими изменениями: дифференцирующиеся групповые контридентичности, становясь негативными, находили объединяющие идейные и организационные платформы, противостоящие государственной власти и поддерживающей ее части общества. Повсюду на местах и в центре возникали неформальные объединения как очаги стигматизации КПСС и советской истории. В 1988 г. был создан Демократический союз, выступивший за ненасильственное изменение общественно-политического строя СССР. Осенью 1988 г. сформировались националистические объединения «Саюдис», Народный фронт Латвии, Народный фронт Эстонии. Их делегации сразу приехали в Москву, выступали в МГУ и на других площадках с лекциями и культурными программами. На словах выражая поддержку «перестройке», они взяли курс на антикоммунизм, антисоветизм, готовились к выходу из состава СССР. Л.М. Млечин писал: «Ранней осенью 1988 г. я проехал по всей Прибалтике и был потрясен тем, что увидел: Литва, Латвия и Эстония бурлили и требовали независимости, а в Москве этого никто не замечал». Упор делался на «вскрытие» и драматизацию исторических травм, а также на языковые, культурные, демографические аспекты противоречий «коренных» жителей и приезжих. Чуть позднее на этот путь стал РУХ на Украине и ряд других движений в союзных и автономных республиках. Состояние самостигматизации поддерживалось как стихийными протестами, так и манипулятивными технологиями; активисты умело использовали ослабление социального контроля за девиациями [14].

С этой целью активно применяется, в том числе, негативирующая историческая политика. Часть элит, особенно в союзных республиках, нуждаясь в поддержке своих позиций, способствовала быстрому конструированию контридентичностей, подкрепляемых политизацией псевдоисторических мифов, противопоставляемых общесоюзной идентичности многонационального государства. Расширялись практики забвения, деконструкция смыслов исторических образов, а затем их «пересборка» для стигматизации мифологизированного прошлого [15]. Следствием русофобии стало искажение сути наиболее значимых исторических событий в ближнем и дальнем зарубежье. К примеру, социологические опросы в 2022 г. граждан зарубежных стран выявили, что большинство из опрошенных главными победителями нацистов считает американцев, а, например, британцы — себя. Ответы по отдельным странам выглядят следующим образом: в Великобритании считают победителями: британцев — 50%, русских — 13%, американцев — 9%; в США: американцев — 47%, русских — 12%, британцев — 9%; во Франции: американцев — 56%, русских — 15%, британцев — 11%; в Германии: американцев — 34%, русских — 22%, британцев — 7%. Помимо явно искажающей интерпретации обращает на себя внимание то, что респонденты из проигравшей войну страны оказались ближе к истине, чем респонденты из стран-союзников, где в каждом государстве совершенно разные мнения по поводу победителя.

Такие проблемы искажения истории особенно обостряются и с связи с воздействием на массовое сознание технологий искусственного интеллекта и искусственного замещения ценностей, «ориентированных на задачи повседневной частной жизни, а не поддержание общегосударственного единства и воспитание гражданина как ответственного члена общества и семьи как его ячейки».

Самостигматизация и изменение массового сознания

Политико-психологическое состояние самостигматизации проявляется в массовом сознании как снижение самооценки граждан и чувства национального достоинства, третирование собственной культуры и особенно патриотизма. Если для индивидуального сознания можно применить термин «когнитивный диссонанс» (стресс, переживаемый в связи с острыми противоречиями убеждений или веры), то в отношении массового сознания подходит именно термин «самостигматизация», когда для преодоления обостряющихся противоречий стигма направляется против своей веры и терминальных ценностей общества, истории страны. Граждане некритично подходят к утверждениям о неполноценности своих государственных деятелей, уничижительно оценивают периоды отечественного прошлого и настоящего, цивилизации и культуры в отрыве от исторического контекста.

В поздней «перестройке» наблюдалась стигматизация больших отечественных нарративов (истории), а также всех несогласных с «очернением» прошлого, что парализовало историческую память и загоняло альтернативные оценки в «интеллектуальную резервацию», а мышление правящих элит впадало в романтично-утопичное состояние, оставляя народ в заложниках анархизма, нигилизма и экстремизма. Так было в 1917 г. в России накануне и после Февральской революции, когда бунты солдат, крестьян, забастовки парализовали транспорт и промышленность, окраины устремились к независимости, и все это при забвении духовных и материальных достижений 1000-летней российской цивилизации.

В СССР к концу «перестройки» начались насильственные конфликты как следствие усиления негативных контридентичностей, открывая преддверие духовной и материальной разрухи. Отдельные ученые характеризовали это состояние как «идеологический синдром, поразивший… большую часть общества»: «Такой синдром, возникший в результате осознания своего общества как заведомо третьесортного, проигравшего другому, более сильному, осознания, происходящего внезапно и с силой психологического шока» [16]. К такой крайней степени стигматизации («самостигматизации) и стихийно, и целенаправленно была подведена часть населения, хотя многие этого не осознавали на огромном пространстве СССР (1989–1991). Пришла разруха, войны на Кавказе и череда террористических актов.

Влияния таких контридентичностей, объединенных идейной платформой радикальной оппозиции, вкупе с внешней стигматизацией оказалось достаточно, чтобы парализовать власть, армию, правоохранителей, мобилизовать на неподчинение властям население в столицах и крупных городах, включая русских в советских республиках. Это — пример самостигматизации русских, которые потом назвали себя «обманутыми», хотя это был скорее самообман. Журналистка Г. Сапожникова, много лет работавшая в республиках Прибалтики, напишет позднее о событиях в Вильнюсе 13 января 1991 г.: «Подготовленный разоблачениями в «Огоньке» и обученный каяться, русский человек автоматически начинал чувствовать себя виноватым за любую смерть на планете. Спустя четверть века стало понятно, что к этой мысли его подводили целенаправленно» [17]. Заниженная самооценка людей, а тем более значительной части народа бывшей великой державы, являлась серьезной трагедией.

В социально-психологическом и политико-психологическом планах это состояние можно характеризовать как мотивационную катастрофу элит и обывателей, «фетишизацию» достижений других государств и «культивирование комплекса собственной неполноценности» [18].

Операционализация понятия «самостигматизация»

Объяснение механизмов данных процессов, а тем более переход к операционализации понятия «самостигматизация» заслуживает внимания политических психологов. Операционализация в науке необходима для прояснения содержания нечетких понятий. «Стигматизация», а тем более «самостигматизация» относятся к таковым.

Может быть полезным политико-лингвистический инструмент — выделение терминов-маркеров, употребляемых в зарубежном политическом дискурсе и отечественных СМИ, на ток-шоу и митингах. Маркирование стигматизации в период поздней «перестройки» СССР (1989–1991) выделяет частое употребление некоторых терминов. Р. Рейган применял к СССР термин «империя зла» (заимствован из фильма «Звездные войны»); также распространены были термины «ГУЛАГ», «советская оккупация», «договор Молотова — Риббентропа» (наиболее употребляемые в прибалтийских советских республиках и на Западной Украине), «6-й статья Конституции СССР», «преступления КПСС» (из выступлений на митингах демократических движений). Показательно, что в заявлениях КПСС вместо понятия «классовые интересы» зазвучали «общечеловеческие ценности», но редко употреблялся термин «государственные» или «национальные интересы». Все чаще стали публиковаться материалы, стигматизирующие КПСС, советскую власть и отечественную историю. Частота упоминания подобных терминов, вынесение их в дискурс вокруг знаковых международных и отечественных событий в СССР и за рубежом может стать объектом ивент-анализа.

Для исследования механизма перехода к самостигматизации продуктивен эмпирический метод, который применили А.В. Радюк и К.Г. Девятникова, анализируя стигматизированные пресуппозиции, которые «оказывают наибольшее влияние на аудиторию в медийном дискурсе» в качестве «средства противопоставления категорий «свой» — «чужой», где «чужие» зачастую описываются при помощи стигм, обращающихся к негативным пресуппозициям в сознании субъекта манипуляции…». Манипулятивный дискурс, выявленный в популярных зарубежных СМИ (The Guardian, The Times, CNBC, BBC, CNN, YouTube, Medium, blogspot.com, reddit.com), давал возможность «навязывать ложные представления об объекте путем добавления к этому объекту нерелевантных атрибутов или импликации ложной пресуппозиции» [19].

Для изучения перехода общества в состояние самостигматизации продуктивно выявление в качестве центрального объекта негативизации патриотических идей и дискурса отечественного патриотизма, органов госбезопасности, полиции, армии, партии, общественных организаций и сограждан, поддерживающих правительство и существующий конституционный порядок. В отношении общества к патриотизму (на примере СССР, России, стран постсоветского пространства) может быть выявлена разнонаправленность негативных контридентичностей, хотя эти направления могут пересекаться. Территориальный подход для выделения направленности таких контридентичностей недостаточно продуктивен, особенно для государств типа СССР, в силу тесного переплетении и перекрещивания общесоюзного, субрегиональных и этно-территориального дискурсов идентичности.

Не отказываясь полностью от территориального подхода, можно разграничить изучение идентификационных процессов на «потоки» по измененным основаниям классификации: 1) по основанию «социальная дифференциация» — усиление негативных контридентичностей под лозунгом «несправедливое распределение общественных благ»: не только в территориальном и этно-территориальном соотношении, но и социально-структурном (профессиональном, социально-демографическом, различения физического и духовного труда); 2) по основанию «восприятие терминальных ценностей» — контридентичности, отражающие дифференциацию общественных настроений по восприятию значения общего исторического наследия советского народа, — исторических завоеваний, результатов социально-экономического развития, общих ценностей советского общества, духовной культуры, русского языка.

Все это сопоставлялось в массовом сознании с ценностями и уровнем жизни населения западных стран. Такие основания классификации также взаимно пересекаются, но их все же необходимо различать:

1. Негативизация отношения к патриотизму вместе с дискурсом несправедливого распределения общественных благ стала стимулятором негативных контридентичностей, стигматизирующих социальную политику «центра», и способствовала фрагментации общесоюзной государственной идентичности, олицетворяемой плановой экономикой и централизованным управлением. Каждый регион через своих народных депутатов стал «тянуть одеяло от Москвы на себя». Общесоюзной идентичности противопоставлялись территориальные (местные, региональные), а также этно-националистические идентичности «провинций», субрегиональных субъектов. Обесценивалось значение таких общих благ, как государственная безопасность, общественный порядок, территориальная целостность СССР, общесоюзный бюджет, плановая экономика, советский конституционный порядок, трудовая и финансовая дисциплина.

Рост территориальных контридентичностей стимулировал антиведомственные региональные (местнические) настроения (несправедливое распределение благ по территориям). В «перестройку» «антиведомственный курс» М.С. Горбачева способствовал тому, что «рыночная» составляющая использовалась для усиления самостоятельности региональных кланов правящей элиты (в частности, директорского корпуса). Отраслевая система управления экономикой демонтировалась, а рост самостоятельности хозяйственных субъектов происходил при сохранении их монополистического характера.

2. Проявилось уничижительное отношение к отечественному патриотизму в связи с негативизацией исторических ценностей и заслуг Российской империи, и особенно СССР и КПСС. Это — важнейший маркер самостигматизации в «перестройке». Оживлялись исторические травмы, усиливаемые экспоненциальным ростом и переплетением этно-национальных и антикоммунистических контридентичностей у элит и части населения как в РСФСР, так и в других советских республиках. Советский патриотизм причудливым образом отождествлялся в сознании людей со всеми издержками и ошибками прошлого. Скепсис в отношении советского патриотизма коснулся даже победы в Великой Отечественной войне и ее героев. Советская (общесоюзная) идентичность еще сильнее отторгалась при усилении негативных контридентичностей оппозиционных движений, активизировавшихся сепаратистских настроений в республиках СССР, а также в некоторых автономиях (1989–1991).

Ивент-анализ проявления самостигматизации следует концентрировать на таких официальных событиях «перестройки», как объявление «гласности» и Съезд народных депутатов СССР (республик и других территорий), которые усилили радикализацию и выход негативных контридентичностей в публичное пространство общества. Усиливающийся антисоветский характер контридентичностей проявлялся неравномерно по территориям, но в целом можно взять в качестве переломного рубежа 1989 г., когда этот процесс «набрал обороты» в связи с работой Съездов народных депутатов СССР. Именно с заседаний I Съезда негативные контридентичности более явно проявились в чрезвычайно активизировавшихся мероприятиях против КПСС и Союза ССР. В воспоминаниях очевидцев не случайно проявляются алармистские тональности в оценке деятельности I Съезда: «…А был ли смысл собирать это громоздкое властное образование? И не нахожу я ни одной позитивной причины. Ну разве что одну — народ выкричался. И все. Лично у меня до сих пор ощущение, что я был свидетелем пожара. Огромного, всепожирающего, который при этом завораживает. Прекрасно знаешь, что беда, что горе людское, что гибнет имущество, а все равно — чувство восторга от пламени».

Маркером последствий советской самостигматизации является и отношение к историческим памятникам и предприятиям-флагманам советской экономики. Например, к Магнитогорскому металлургическому комбинату (ММК) — одной из основ экономической независимости СССР. Он стигматизировался как экологически чрезвычайно опасный фактор (так его характеризовала на митингах организация «Встречное движение») [20]. Получалось, что справедливое выделение недостатков, вместе с тем драматизированное и гиперболизированное без предложения здравых альтернатив, серьезно затрудняло управление предприятиями и народным хозяйством в целом. Забывалось, что ММК обеспечивал работой жителей Магнитогорска, региона, поддерживал всю инфраструктуру города и района, являлся опорой не только бюджета города, но и горно-металлургической отрасли Урала и всего СССР. Подобная однобокость выступлений представителей экологического движения, несмотря на справедливость ряда требований, свидетельствовала о состоянии самостигматизации общества.

В республиках СССР метаморфоза местного патриотизма как основного содержания «перестроечных» негативных контридентичностей, усиливалась радикальными идентитарными движениями. Начинаясь как движения в поддержку «перестройки», они быстро перешли к нагнетанию республиканского национализма, обострению этнонациональных травм. В исторической памяти искажались целые пласты прошлого: целью «национал-патриотов» было активизировать общественность, преподнести населению исторические факты и картины настоящего в том свете, который вызывает недовольство титульной нации, интересы которой не учитываются советской властью. Позднее это проявилось в демонтаже памятников сначала Ленину, затем всему, что связано с советским периодом, дошло и до героев Великой Отечественной войны и деятелей царской России. В случае Украины, Балтии, а также Польши, Румынии, Чехии, такой набор контридентичностей с антироссийским контентом стал доминирующим.

В XXI в. ярко проявились разрушительные негативные контридентичности с жестким антироссийским пафосом. Причем на Украине это выдавалось не только в качестве идей каких-то маргинальных националистических движений, но и правящих партий и государства.

Даже в Белоруссии, где всегда бережно относились к памяти о Великой Отечественной войне, белорусские «змагары» (радикальное оппозиционное движение) в 2020 г. сформулировали вопрос: «Что делать с Белорусским государственным музеем истории Великой Отечественной войны в Минске после того, как будет свергнут президент Александр Лукашенко?». Они посчитали, что этот музей «должен быть перепрофилирован в музей оккупации и террора» и «пусть он показывает не планы грандиозных наступательных операций маршала Жукова и партбилеты политруков, а муки и пытки, которые терпели жители Белоруссии всех национальностей от нацистского, советского и лукашистского режимов». 14 августа 2020 г. был осквернен обелиск «Минск — город-герой»; армия вынуждена была взять под свою охрану мемориал Победы и другие памятники.

Руководство и часть населения, как это очевидно стало с 2014 г. на Украине, пришли к состоянию самостигматизации, когда жители под воздействием школьного обучения по учебникам, искажающим историю, под влиянием НКО, СМИ включились в процесс обесценивания и забвения своей истории, очерняли свое прошлое, особенно связанное с советским периодом, даже заслуги своих дедов и прадедов — воинов Красной Армии, тружеников тыла, участников послевоенного восстановления народного хозяйства. Разрушались памятники, вымарывались подлинные исторические заслуги, переписывалась своя и мировая история. Такие националистические контридентичности были окрашены в русофобские тона, но они далеко не всегда способствовали консолидации наций, как это задумывали стигматизаторы. На Украине усилился наиболее разрушительный русофобский вариант самостигматизации. Еще не успевшая закрепиться после 1991 г. в многонациональной Украине государственная идентичность была сильно фрагментирована под воздействием русофобии, ставшей основой политики для клики, утвердившейся после госпереворота 2014 г. Все это обернулось возрождением нацизма, потерей территорий, гибелью сотен тысяч людей, переходом политического режима в полуколониальную зависимость от США, НАТО, ЕС.

* * *

Завершая анализ, следует признать, что политика стигматизации оборачивается для Запада обратной своей стороной — протестом ряда стран против навязываемых правил, так как они понимают, что на месте России могут оказаться другие. При всей жесткости стигматизации России мировое большинство в той или иной форме воздерживается от присоединения к антироссийским санкциям и помощи Украине. Россия интегрировала Крым, помогла Беларуси (2020) и Казахстану (2022) отстоять целостность государств. В феврале 2022 г. начата демилитаризация и денацификация Украины; в состав России вошли четыре новых субъекта. И российские воины, защищая Новороссию от идеологии нацизма, создают предпосылки для возвращения настоящей истории.

Но, памятуя о «перестроечных» превращениях массового сознания и взглядов элит в СССР, элиты Запада еще надеются, что при последовательной стигматизации в России удастся повторить печальный «финал» 1991 г. и, доведя массовое сознание россиян до состояния самостигматизации, разрушить «непокорное государство». В таком сценарии «гибридной войны» стигматизация сочетается с новыми санкциями, фейковыми кампаниями о неудачах специальной военной операции на Украине, постоянными поставками оружия для ВСУ и отправкой на Украину наемников. США ищет опору на внутренние силы в России и странах СНГ, которые в контексте негативизма государств ЕС и англосаксонского мира, смогут перевести массовое сознание от недовольства отдельных групп россиян в состояние массовой самостигматизации. Для этого стремятся активизировать НКО с целью вовлечения населения, особенно молодежи, в акции сопротивления властям. Искажается история России и международных отношений, советского и российского спорта, искусства и науки: спортсмены, деятели искусства, ученые отстраняются международными чиновниками от участия в соревнованиях, конференциях, концертах и фестивалях. Существенно ограничивается на мероприятиях общение дипломатов из стран ЕС с российскими дипломатами. Стигматизация как средство «гибридной войны» против России, с точки зрения политиков США, может повысить их шансы на сохранение мировой гегемонии и доллара как доминирующей резервной валюты.

Направления борьбы со стигматизацией — консолидация граждан суверенного государства-цивилизации, защита исторического наследия России, укрепление современной экономики, формирование справедливого полицентричного миропорядка. Ситуация актуализирует необходимость специальной стратегии противостояния стигматизации и совершенствования соответствующих технологий для предотвращения социальных «смут».

*Организация признана террористической и запрещена на территории РФ.

1. «Враг номер один» в символической политике кинематографий СССР и США периода холодной войны / Под ред. О.В. Рябова. М: Аспект Пресс, 2023. С. 46–103.

2. Комлев Ю.Ю. Теория стигматизации: генезис, объяснительный потенциал, значение // Вестник Казанского юридического института МВД России. 2016. № 2(24). С. 7.

3. Goffman Е. Stigma: Notes on the Management of Spoiled Identity. N.Y.: Prentice-Hall, 1963. P. 8.

4. Мартинович В.А. Стигматизация новых религиозных движений // Журнал Белорусского государственного университета. Социология. 2017. № 1. С. 75.

5. Батайкина С.В. Имидж государственной службы как социальный конструкт. Автореферат дис. … канд. социол. н. Казань, 2009. С. 4.

6. Радюк А.В., Девятникова К.Г. Критический дискурс-анализ стигматизированных пресуппозиций в средствах массовой информации // Training, Language and Culture. 2020. № 4(1). С. 44–54.

7. Парсонс Т. О социальных системах. М.: Академический проект, 2002. С. 414–415.

8. Капицын В.М. Глобализация и управление идентификациями: пролегомены к стратегии развития России // Ценности и смыслы. 2010. № 5(8). С. 68–83.

9. ДʼЭстен В.Ж. Французы. М.: Ладомир, 2004. С. 30–33.

10. Морозов В.Е. Россия и другие: идентичность и границы политического сообщества. М.: Новое лит. обозрение, 2009. С. 134.

11. Там же. С. 136.

12. Парсонс Т. О социальных системах. М.: Академический проект, 2002. С. 414–415.

13. Браун А. Горбачев, Ленин и разрыв с ленинизмом // Полис. Политические исследования. 2007. № 6. С. 72.

14. Парсонс Т. О социальных системах. М.: Академический проект, 2002. С. 420.

15. Капицын В.М. Политизация этнических идентичностей // «Гибридные войны» в хаотизирующемся мире XXI века / Под ред. П.А. Цыганкова. М.: Изд-во Москов. ун-та, 2015. С. 143–165.

16. Постперестройка: концептуальная модель развития нашего общества, политических партий и общественных организаций / Кургинян С.Е., Аутеншлюс Б.Р., Гончаров П.С. и др. М.: Политиздат, 1990. С. 53–54.

17. Сапожникова Г.М. Кто кого предал. Как убивали Советский Союз и что стало с теми, кто пытался его спасти. М.: Комсомольская правда, 2016. С. 8.

18. Постперестройка: концептуальная модель развития нашего общества, политических партий и общественных организаций / Кургинян С.Е., Аутеншлюс Б.Р., Гончаров П.С. и др. М.: Политиздат, 1990. С. 54.

19. Радюк А.В., Девятникова К.Г. Критический дискурс-анализ стигматизированных пресуппозиций в средствах массовой информации // Training, Language and Culture. 2020. № 4(1). С. 46, 49–51.

20. Золотухин М.В. История общественного экологического движения на территории Большого Урала (1987–2007). Нижний Тагил, 2008. С. 110.