«Чернила учёных перевесят кровь шахидов»

25 октября 2018 г. в библиотеке имени Ф.М. Достоевского состоялся городской завтрак на тему «Литература, ислам и большая политика: может ли слово быть оружием?». Спикеры, Василий Кузнецов, руководитель центра арабских и исламских исследований Института востоковедения РАН, а также Ольга Брейнингер, писатель, литературный антрополог и докторант Гарвардского университета, обсудили роль литературы на мусульманском Востоке и на Кавказе.

Ближний Восток, где «арабская весна» все еще влияет на социальные и политические процессы, меняется ежеминутно. В регионе действия ключевых политических акторов традиционно объясняются через призму ислама, под которым может пониматься культура, идеология, цивилизация и непосредственно религия. Коннотаций у ислама множество. Этим и объясняется его уникальная природа, которая придает некую пластичность его значениям. Как отметил Василий Кузнецов: «При помощи ислама вы можете оправдать или пояснить абсолютно диаметральные явления: можно признать право на многоженство, а можно такой уклад семейной жизни запретить». Для того, чтобы верно трактовать ислам, его нельзя вырывать из контекста. Ислам основан на сакральных текстах, которые нашли свое отражение в литературе.

25 октября 2018 г. в библиотеке имени Ф.М. Достоевского состоялся городской завтрак на тему «Литература, ислам и большая политика: может ли слово быть оружием?». Спикеры, Василий Кузнецов, руководитель центра арабских и исламских исследований Института востоковедения РАН, а также Ольга Брейнингер, писатель, литературный антрополог и докторант Гарвардского университета, обсудили роль литературы на мусульманском Востоке и на Кавказе.

Ближний Восток, где «арабская весна» все еще влияет на социальные и политические процессы, меняется ежеминутно. В регионе действия ключевых политических акторов традиционно объясняются через призму ислама, под которым может пониматься культура, идеология, цивилизация и непосредственно религия. Коннотаций у ислама множество. Этим и объясняется его уникальная природа, которая придает некую пластичность его значениям. Как отметил Василий Кузнецов: «При помощи ислама вы можете оправдать или пояснить абсолютно диаметральные явления: можно признать право на многоженство, а можно такой уклад семейной жизни запретить». Для того, чтобы верно трактовать ислам, его нельзя вырывать из контекста. Ислам основан на сакральных текстах, которые нашли свое отражение в литературе.

Отвечая на вопрос «может ли слово быть оружием?» Василий Кузнецов сказал, что хотел бы незамедлительно дать положительный ответ, прокомментировав его следующим образом: «мы гуманитарии, а гуманитариям всегда хочется придать значимость собственной деятельности». Однако, если мы соглашаемся с тезисом «слово — это оружие», мы автоматически оправдываем цензуру. Именно так это и воспринималось на протяжении XIX и, особенно, XX века. Можно вспомнить, какое колоссальное внимание уделялось литературе политическими деятелями — и внимание императорской семьи, и Ленина, а затем и Сталина. Эксперты уверены, что этот этап пройден, и литература потеряла свое влияние. На сегодняшний день заметны другие тенденции: литературы стало больше количественно, просто потому что увеличилось число пишущих людей. Но она перестала восприниматься как оружие — нет ни нового Солженицына, ни Сахарова, чьи работы имели большой политический эффект. А если и есть такие работы, то они известны лишь узкому кругу. Здесь можно вспомнить прозу Прилепина. Слово как оружие — это метафора. Метафора удобна тем, что её можно использовать, как угодно. Ислам — это не что-то плохое. Это основа культурной идентификации общества. Текст в целом не может быть опасен. Опасной может быть интерпретация текста человеком.

Если рассмотреть другой тезис о том, что политика — это текст, тогда слово действительно является оружием. Дело в том, что поведение политических акторов определяется их личным видением реальности. А это видение реальности всегда выступает в форме текста, который имеет не только логические связи, но и литературные. Если взглянуть на ближневосточную реальность, то можно заметить, как реализуется текстологическое видение социальной и политической обстановки. Как уже было отмечено, ислам — это религия книги. Именно поэтому в арабском мире проводится культурно-религиозное осмысление социальных и политических процессов через интерпретацию сакральных текстов. Вопрос в том, насколько эта интерпретация будет понятна человеку, находящемуся вне этой литературной системы? Очень часто исламистов обвиняют в двойном дискурсе и даже некотором лицемерии. Такие обвинения логичны, если вы смотрите на процесс за пределами той самой эстетической и художественной культуры. Важно понять, истинность текста не должна меняться в зависимости от ваших интерпретаций. В таком случае получается логический порядок — вы признаете, что текстология первична, а последствия ваших интерпретаций — вторичны. Другим видным подтверждением тезиса о том, что слово может являться оружием выступает развитие политического рэпа. Эксперт отметил, что во время событий «арабской весны» в 2011 году рэп как жанр политического обращения стал таким же спусковым крючком для протестов, как и самосожжение Мохаммеда Буазизи. И в этом нет ничего удивительного. Рэп традиционно был связан с арабской поэзией. Василий Кузнецов вспоминает: «помню, как во время командировки в Йемен в 2008 году, на центральной площади поэт читал свои политические стихи». Доказательство связи рэпа и арабской поэзии можно также найти в книге «Поэтика и политика в современном бедуинском обществе». Это сборник бедуинской поэзии Синайского полуострова и Иордании из 1980-х ­– начала 2000-х годов. В нем представлен жанр поэтических состязаний, очень похожий на рэп-батл. Политическая тематика активно присутствует в бедуинской поэзии, и когда общество модернизировалось, эти приемы нашли выход в современном рэпе.

Ольга Брейнингер также отметила, что традиция состязания при помощи политической поэзии была хороша развита и на Кавказе XIX века. Изучением русско-кавказской войны Ольга занялась после близкого знакомства с русской литературой XIX века. По словам эксперта, прослеживается одна любопытная тенденция: русская литература не столько интересовалась Кавказом, сколько теми возможностями, которые давал Кавказ для самоопределения. XIX век был периодом, когда Россия пыталась определить свое положение по отношению к Европе — являемся ли мы равными и какую нишу мы занимаем? И в данной гонке Кавказ стал идеальным местом для Российской империи, где она могла с легкостью выстроить свое превосходство. Российская империя была просветителем на Кавказе, государством, которое несло знание. Именно благодаря русской романтической литературе сложился образ человека с Кавказа, как доблестного, но при этом варвара, честного, управляемого эмоциями. Этот образ настолько укоренился, что и по сей день можно увидеть неизменно одного и того же героя. «Этот образ не соответствует реальности, но уже стал настоящим барьером для межкультурного диалога», — подчеркнула Ольга. Задачей Ольги было посмотреть на тот же конфликт и те же события глазами Кавказа, таким образом немного разрушить доминирование русско-центричных перспектив. Из сравнения того, что писали в Российской империи о Кавказе и того, что писали сами жители Кавказа о себе, возникает ряд различий: например, для России то, что было империалистической войной, на Кавказе являлось войной религиозной. Ольга уверена, что именно слово и литература были невидимым фронтом в этой войне. Главные лидеры Кавказской войны были хорошо образованы. «Имам Шамиль был страстным читателем. У него была перевозная библиотека, которая сопровождала его во всех боях. Также он читал своим ученикам (нуридам) Коран». Это была действительно какая-то рьяная зацикленность на слове и тексте. Секретарь Шамиля, Мухаммад Тагир аль-Карахи, каждый вечер вел беседы с Шамилем для того чтобы потом запечатлеть весь разговор на бумаге. Эксперт рассказала, что есть такие понятия как «джихад пера» и «джихад языка». Считается, что распространение ислама через слово не менее ценно, чем какие-либо другие формы. Корни этой идеи восходят к Корану.

А может ли литература быть неким лекарством? И есть ли место для такой литературы на Ближнем Востоке или Кавказе? Спикеры единогласно убеждены, что литература не может быть инструментом примирения. Василий обратился к Ближнему Востоку: «Да, там действительно можно увидеть попытки примирения при помощи слова и текста. Например, установление арабо-израильского диалога через литературу. Но у меня есть ощущение, что эта литература больше интересна нам, европейцам, американцам, чем участникам диалога. Мне кажется, что гуманистический потенциал сегодня не раскрыт». Ольга, отвечая на этот вопрос, заявила, что литературе сложно здесь и сейчас быть фактором, влияющим на ход политических событий, не говоря уже о её примирительной роли. «Дело в самой природе литературы: по своей натуре, она всегда опаздывает. Первыми всегда реагируют журналистика, документалистика, публицистика и уже совсем потом подключается большая проза». Говоря о Северном Кавказе, нельзя говорить о каком-либо миротворческом потенциале литературы по ряду причин: тематически и эстетически то, что происходит сейчас в литературе Северного Кавказа, разнообразно и политически полярно. Это связано с определением читателя, для которого пишется литература. Дело в том, что на Кавказе существует более десятка местных языков. И если автор хочет выйти на широкого читателя, ему необходимо писать на русском языке. И этот факт уже сам по себе перечеркивает любой миротворческий потенциал. Ольга: «то, что делают авторы сейчас на Кавказе — это попытка передать неоднородность общества, в котором они сейчас живут. То есть в сюжете обязательно встретятся религиозный человек и светский, девушка в мини-юбке и полностью покрытая девушка, страстный сторонник Сталинского политического курса и чистой воды либерал. То есть проза отражает внутренние конфликты».

У русской культуры и литературы исторически сложилась прочная связь: «практически с начала своей истории, русская культура всегда была литературоцентричной и выполняла роль того поля, где можно высказать политические идеи не в прямой форме. Со снижением цензурных барьеров в литературе появился новый виток свободы слова. Она постепенно начала терять функцию политического рупора, передавая этот функционал театру», подчеркивает Ольга. Однако О. Брейнингер убеждена, что в литературной среде присутствует ощущение необходимости возврата этой функции литературы. Подтверждением этому может выступить литературная премия для молодых авторов «Лицей», которая появилась всего 2 года назад. У премии нет официальной идеологической платформы, но уже второй год подряд премия присуждается авторам, повествующим об острых социальных явлениях. Ольга рассказывает: «в этом году, например, премию получил Константин Куприянов со своим романом “Желание исчезнуть”, действие которого крутится вокруг участника военных действий на Донбассе». Так или иначе, запрос на освещение социального продолжает существовать. Сам мир литературы видоизменился. С приходом постмодернистских веяний, в нем появилось больше свободы для воплощения любых литературных фантазий. Надо сказать, что и сам читатель изменился. Потребность в глотке свежего воздуха явилась следствием многолетнего погружения русского читателя в идеологически нагруженную литературу. Существует мнение, что сегодня русская литература уходит от проработки травм, связанных с темным прошлым Советского Союза. Однако, тут возникает двоякая ситуация: «Нам казалось, что постмодернисткий мир будет живой и подвижный, а оказалось, что все равно существует запрос на большие смыслы и смыслы бытия», — отмечает Василий. Ольга, в свою очередь, называет нынешнее состояние литературы — чувством растерянности, вызванным потерей ценностей во всем созданном постмодерном литературном многообразии. Такое состояние все чаще характеризуют как «перегорание литературы». Эксперты уверены, что это всего лишь интеллектуальное состояние эпохи постмодернизма. Это состояние было вызвано, с одной стороны, насыщенным на события XX веком, с грузом которого литературная среда просто не справляется; но также современную литературу привела в тупик рефлексия о том, что она есть и какую роль должна выполнять в жизни общества и человека? Выход был предложен американским писателем Дэвидом Фостером Уоллесом, который выдвинул теорию под названием «новая искренность». Суть теории заключается в том, что литературе необходимо снова начать говорить просто и честно после интеллектуального лабиринта постмодернизма. Необходимо отойти от созданных в литературе клише и типажей.

* Хасан аль-Басри, аль-‘Аджлюни “Кашф аль-хафа” 2/262