В южнокорейском научном сообществе предпринимаются попытки соединить оба подхода, которые, однако, объединяет универсализм в плане эпистемологии. Эти предложения предполагают креативное использование западных теорий (эпистемологический плюрализм) для исследования онтологического своеобразия Южной Кореи и Восточной Азии, что, в свою очередь, внесло бы вклад в развитие и валидацию ТМО, которая зародилась на Западе. Д. Канг полагает, что изучения азиатской истории и опыта межгосударственного общения в прошлом может способствовать пересмотру таких вопросов ТМО, как природа государства, формирование государственных предпочтений, взаимосвязь между материальными и идеальными факторами. Мин Бён Вон отмечает существующий разрыв между призывами к развитию собственных теорий и фактическими исследованиями МО в Южной Корее, которые носят эмпирический характер либо импортируют западные теории для тестирований их на новых незападных кейсах. В этой связи Мин Бён Вон предлагает «переходный подход» (interim approach) на пути к созданию южнокорейскими исследователями собственной теории — «перекрестные сравнения между существующими теориями и их критическими альтернативами, проверка теорий на незападных кейсах, пересмотр и/или расширение существующих теорий», а также разработка собственных теорий среднего уровня. Теории среднего уровня представляют собой проверяемые на практике первичные теоретические обобщения, выстраиваемые на основе очень конкретных эмпирических исследований [3]. Они служат базой для формирования более абстрактных макротеоретических исследований и без их развития эмпирические исследования не способны к дальнейшему приращению теоретических знаний [4] (в частности, известным примером теории среднего уровня является «теория демократического мира»). Чон Чэ Сон отмечает необходимость основательного изучения метатеоретических оснований западных теорий и их применимость к международным отношениям в Азии.

В качестве примера попытки гибридизации западных парадигм ТМО для изучения азиатских кейсов можно взять теорию либерального конструктивизма, которую Мун Чон Ин и Ким Тэ Хван выдвинули в качестве альтернативы американоцентричным теориям МО. Либеральный конструктивизм объединяет либерализм и конструктивизм для глубокого понимания эмпирической реальности в Восточной Азии. Либерализм предоставляет нормативную основу для порядка и стабильности, в то время как конструктивизм позволяет изучить местный контекст через призму межсубъектных отношений между агентами и структурами [5].

Чо Ён Чхоль критикует оба подхода за их стремление к универсальности, которая является продуктом западной эпистемологии. Чо Ён Чхоль утверждает, что ни одна теория МО не универсальна, в том числе западная. По его мнению, предпринимаемые в Корее попытки по теоретизации собственной школы ТМО укрепляют гегемонию западной теоретической мысли и сохраняют колониальный статус южнокорейской ТМО, низводя её до не более чем поставщика «уникальных региональных независимых переменных» [6]. С ним солидарны Со Чон Мин и Ли Хван Би, которые подвергают критике понятие «уникального политического опыта», сам поиск которого, с их точки зрения, укрепляет убежденность в универсальности гегемонистской ТМО (западной), если не подвергать сомнению универсальность западного опыта [7].

Несмотря на широкие дебаты об эпистемологических основаниях южнокорейской теории международных отношений, фактически усилия Южной Кореи пока не увенчались успехом в создании собственных оригинальных концепций как в рамках, так и за пределами западной эпистемологии, а исследования международных отношений в Южной Корее преимущественно носят эмпирический характер. В качестве объяснения отсутствия собственных теорий международных отношений в Южной Корее можно привести несколько обстоятельств, связанных с международным и внутренним положением страны.

Во-первых, надо понимать, что Корея еще 60-лет назад была отсталой, аграрной страной, испытавшей гнет японского колониализма и трагедию национального разделения. До начала 1990-х гг. главной национальной задачей Южной Кореи было развитие экономики, и вопросы большой политики и теории международных отношений не стояли в приоритете.

Во-вторых, нестабильное положение на Корейском полуострове и необходимость поиска собственной роли в регионе создавали спрос на выработку практических решений актуальных проблем, то есть эмпирические работы, нежели теоретическое осмысление отношений в Восточной Азии. Поэтому в основном заимствовались уже готовые западные теории и прилагались к актуальным для Кореи проблемам, которые ограничивались в подавляющем большинстве случаев Корейским полуостровом и Восточной Азией.

Кроме того, к структурным препятствиям на пути к собственным теориям можно отнести специфический научный климат, обращенный вовнутрь [8], а также «грамшианский гегемонистский статус западной ТМО».

Если обратиться к историческим корейским концепциям международных отношений, то можно отметить концепции Садэ (служение великому) и Часо (забота о слабом) — 事大字小, которые относятся к периоду китаецентричного порядка в Восточной Азии. Данная концепция относится к отношениям Кореи того времени с Китаем, и следование ей являлось, с одной стороны, естественным в силу материального превосходства Китая, дабы сохранить свою политическую автономность и мир. С другой стороны, было обусловлено гегемонией конфуцианской культуры. Садэ и Часо гарантировали безопасность и определяли положение Кореи в китаецентричном порядке, в котором подчеркивалось официальное неравенство участников международных отношений и моральный долг вышестоящего перед нижестоящим. Концепция Садэ иногда используется в дискуссиях об отношениях Южной Кореи с США [9] как новом гегемоне в расширившемся до глобального уровня региональном иерархическом порядке [10]. Вместе с тем, оценивая применимость данных концепций в настоящее время будь то в контексте отношений с Китаем или с США, можно утверждать, что возращение к ним неприемлемо как для академического сообщества, так и политического руководства страны. В этом отношении показательна точка зрения, что ни в коем случае нельзя интерпретировать Садэ буквально как служение большой могущественной стране и что это не концепция вовсе, а всего лишь специфическая форма дипломатии в период китаецентричного порядка.

Критикой западной теории с позиции конфуцианства является работа Чан Дон Чжина «Ролз и естественная справедливость: "Закон народов" с точки зрения теории Инь-Ян в Книге перемен». Чан Дон Чжин критикует Джона Ролза за то, что ему не удалось развить теорию естественной справедливости в своей либеральной концепции международной справедливости в отношениях с нелиберальными народами. Он отмечает, что, экстраполируя идею политического либерализма на международное сообщество, Дж. Ролз серьезно не рассматривает возможность несовместимости конкурирующих концепций политической справедливости в силу различных культурных традиций или систем ценностей [11]. В свою очередь, в концепции Инь-Ян, по мнению Чан Дон Чжина, содержится идея естественной справедливости, которая может быть использована для разрешения международных конфликтов между народами, включая либеральные и нелиберальные. Он пишет: «Идея Инь и Ян отражает баланс или равновесие как в природе, так и в человеческом обществе. Идея Инь-Ян предполагает более широкое равенство между народами независимо от политической культуры, политического режима или моральных взглядов. Эта концепция также рекомендует людям или народам, независимо от их положения, вести себя сдержанно, не пытаться нарушить стабильность человеческого общества и естественное равновесие».

Стоит отметить, что одновременно с разворачивавшейся дискуссией о необходимости и способах разработки собственных концепций ТМО, в начале 2000-х гг. произошла еще большая интеграция южнокорейских ученых-международников в западное научное сообщество в результате внедрения новых критериев приема и продвижения профессорско-преподавательского состава и научных сотрудников в южнокорейских университетах, в частности, наличие публикаций в ведущих зарубежных журналах (в основном англоязычных), индексируемых в SCI и SSCI. Данная мера была призвана сформировать конкурентный дух в южнокорейской академической среде, чтобы генерировать конкурентоспособные идеи. Вместе с тем она структурно стимулирует южнокорейских ученых ориентироваться на западные стандарты теоретизирования. Новые критерии способствовали росту англоязычных публикаций южнокорейских исследователей и расширили их возможности по представлению своих концепций в международном академическом сообществе.

Что касается институционального оформления международно-политических исследований в Южной Корее, то начало ему было положено в 1950-е гг. Так, в 1956 г. была основана Корейская ассоциация международных исследований, а в 1963 г. вышел первый выпуск «Корейского журнала по международным отношениям» (Korean Journal of International Relations). В настоящее время в Южной Корее представлены разнообразные университеты, научно-исследовательские и «мозговые центры», занимающиеся исследованиями международных отношений и мировой политики. Согласно рейтингу 100 южнокорейских «мозговых центров» 2020 года, опубликованному в журнале Hankyung Business, самыми ведущими аналитическими институтами в области дипломатии и безопасности являются Институт международных отношений и национальной безопасности (IFANS), Институт Сэджона и Корейский институт национального объединения (см. Таблица 2). Стоит отметить, что ряд южнокорейских «мозговых центров» международно-политической направленности отмечен в различных категориях рейтинга «мозговых центров» Global Go To Think Tank Index Report. Два из них ­— Институт Восточной Азии (EAI) и Институт международных отношений и национальной безопасности (IFANS) — прочно закрепились в категории ведущих «мозговых центров» мира, начиная с 2012 года (см. Таблица 3).

Большинство «мозговых центров» в Корее аффилированы с государством и получают от него финансирование. В частности, Институт международных отношений и национальной безопасности (IFANS) действует при Корейской государственной дипломатической академии и является ведущим аналитическим центром, занимающимся разработкой экспертно-аналитических материалов для обеспечения внешнеполитической деятельности Министерства иностранных дел Республики Корея. Вместе с тем примером эффективного функционирования независимого аналитического центра является Институт Восточной Азии (EAI), ряд концепций которого (комплексная дипломатия, «средняя держава», коэволюционная стратегия) были приняты на вооружение южнокорейским внешнеполитическим ведомством.

Исследования международных отношений в Южной Корее по-прежнему фокусируются на проблемах Корейского полуострова и региональной проблематике [12]. Вместе с тем рост и укрепление материальной мощи Южной Кореи (по ВВП — 14-я экономика мира в 2009 г., 12-я экономика мира в 2011 г.), международные условия, благоприятствующие активизму «средних держав», заинтересованность в участии в формулировании правил в ряде областей глобального управления предопределили попытки осмысления и поиска роли Южной Кореи в современной мировой политике. При этом южнокорейские исследователи по-прежнему обращаются к западным концепциям, таким как «средняя держава», дипломатия «средней державы», мягкая сила, публичная дипломатия. Однако стоит отметить, что наблюдаются не только исследования в формате изложение западной теории и тестирование её на азиатских кейсах, но и попытки формулирования собственных вариантов западных концепций, например, «средней державы» или мягкой силы.

Так, Ким Тэ Хван предложил новый концептуальный подход к дипломатии «средних держав», аккумулирующий различное поведение традиционных и новых «средних держав». В основу своего подхода он положил понятие «статуса как признанной идентичности», утверждая, что статус «средней державы» — это признанная и социально сконструированная идентичность. Ким Тэхван использовал теорию социальной идентичности для создания моделей поведения «средних держав» и затем применил свой подход для анализа публичной дипломатии Австралии, Индонезии и Турции.

Гын Ли разработал свою концепцию мягкой силы, отличную от концепции Дж. Ная. В его интерпретации главным отличием мягкой от жесткой силы является не привлекательность, а вид задействованных ресурсов. Мягкая сила есть результат использования мягких ресурсов, под которыми Гын Ли понимает символические, нематериальные активы: идеи, образы, теории, ноу-хау, образование, дискурсы, культура, традиции, символы, сигналы, стандарты, знаменитости. При этом мягкая сила, так же, как и жёсткая, может быть как кооперативной, так и принудительной. Автор выделяет 5 категорий мягкой силы в соответствии с преследуемыми целями. Концепции мягкой силы Гын Ли представляется достаточно простой, и ее практическим достоинством, как отмечает сам автор, является то, что она полезна для «средних держав», располагающих ограниченными жесткими ресурсами, так как позволяет им развивать мягкие ресурсы для проецирования мягкой силы. Вместе с тем представленный им теоретический механизм применения мягкой силы, включающий три этапа (применение мягких ресурсов, когнитивные процессы реципиентов, генерирование мягкой силы) является довольно общим и не анализирует факторы, при которых действия одних стран приводят к желаемой цели, а других — нет.

Таким образом, в настоящее время южнокорейская ТМО является интегральной частью западной теории ТМО и испытывает колоссальное американское влияние, что неудивительно, учитывая, что 60% южнокорейских исследователей международных отношений получили PhD в США [13]. Южнокорейские ученые стремятся создать свой бренд ТМО, что воспринимается как не только научная, но и государственная задача. Корейская ТМО находится в самом начале пути своего становления, ей предстоит критическое осмысление западных теорий, накопление научных попыток теоретизирования международных отношений на Корейском полуострове и в Восточной Азии, а также саморефлексия и самокритика в процессе теоретизирования и выработки собственного взгляда на эмпирическую реальность в регионе и мире.